Николай Шпанов - Поджигатели. Ночь длинных ножей [litres]

– Наверное, провел ночь не хуже, чем если бы лежал у себя в постели, – сказал он.

– Но… мальчик ведет ненормальную жизнь.

– А что ты считаешь нормальной жизнью для офицера?

– Ты не думаешь о здоровье детей!

Шверер посмотрел на нее поверх очков.

– Еще что-нибудь?

– Вот и Эрни совсем отбился от рук.

– Ты хочешь семнадцатилетнего оболтуса умывать по утрам губкой? В этом Ха-йот [1] Ха-йот – начальные буквы названия фашистской организации молодежи – гитлерюгенд (Hitler-Jugend). из него сделают, по крайней мере, здорового человека.

– Но с ними там бог знает как обращаются!

– Я приветствую то, что наци вырвали наконец наших сыновей из-под подолов мамаш!

– Кажется, я воспитала старших мальчиков и без помощи этих новых организаций.

– Пример тому – твой слюнтяй Эгон?

– Не всем же Бог дал быть военными.

– Он – фон Шверер!

– Он занимает хорошее положение.

– Я предпочитаю пехотного лейтенанта профессору механики!

Генерал сердито отодвинул пустую чашку.

– Но, Конрад…

– Я шестьдесят пять лет Конрад! И, кстати говоря, из них тридцать восемь я пью кофе с простывшими сливками…

Генерал порывисто встал, повернулся на каблуках и вышел.

Войдя в кабинет, он с минуту стоял, потирая руки и с удовольствием оглядывая письменный стол. Потом опустился в кресло перед столом – старое кресло, кожа которого побелела от сидения. На широком поле стола были аккуратно разложены справочники, стопки чистой бумаги, на видном месте – папка с надписью: «Марш на восток. Исследование генерал-лейтенанта Конрада фон Шверера».

– Итак!

Шверер произнес это вслух, пододвигая к себе папку с рукописью. Вдруг он гневно оттолкнул кресло, вскочил и побежал к двери.

– Эмма!

Фрау Шверер в испуге выронила из рук вязанье.

– Кто трогал мои бумаги?

– О, Конрад! – Она всплеснула руками. – Кто посмеет?

– Кто входил в кабинет?

– Но, Конрад, клянусь тебе… Анни сама стирает пыль.

– Но я же вижу…

– Может быть, полотер нечаянно? – высказала предположение фрау Шверер.

– Полотер? Сколько раз я просил, чтобы ты была в комнате, когда там натирают пол.

– Я так и делаю, Конрад. Я слежу за каждым его шагом, – солгала фрау Шверер. – Но, может быть, как-нибудь, когда он двигал стол…

– А что, у нас натирает все тот же солдат без руки, что и прежде? – спросил Шверер, так же внезапно успокаиваясь, как и вспылил. – Кажется, довольно старательный малый, а?

– Бойс прекрасный полотер, Конрад!

– Видна солдатская школа, а?

– О да, отличная школа! – с готовностью согласилась фрау Шверер.

Генерал поднял упавшее на пол вязанье жены и стал его рассматривать со снисходительным вниманием. Внезапно, бросив вязанье на стол, быстро нагнулся, поцеловал, точно клюнул, у жены руку и поспешно вернулся в кабинет.

Снова раскрыл рукопись и провел ладонью по заглавному листу.

«Марш на восток». Только на восток! Ключевые позиции для броска на Париж и Лондон – за русской границей. Это Ленинград, это Москва, это Киев! Это должны понять все, от кого зависит решение судеб Германии, а следовательно, Европы и всего мира, немецкой Европы, немецкого мира, черт возьми! Тем, кто с этим не согласен, можно заткнуть глотку ссылкой на «Мейн кампф». Швереру казалось, что в его труде не было ни одного уязвимого места. Он обещал миру восточные Канны, о каких не мечтал ни один полководец!

Шверер сделал несколько заметок для памяти: масштаб операции опрокидывал разговоры Секта и Фуллера о профессиональной армии. Охват задуманного размаха исключал возможность оперирования малочисленной армией, как бы она ни была подвижна.

Нужно было еще подумать и о том, какой должна быть собственно немецкая армия. Нужны моторизованные армии, способные беспощадно и энергично подавить любое недовольство, любую тенденцию к отпадению союзников и вассалов. Нужны чисто полицейские силы, способные понудить к бою нежелающих, а в случае надобности попросту уничтожить их.

Это должно прийтись по вкусу Гитлеру!

Но пока Шверер одинок! Господь Бог наградил его тремя сыновьями, но не позаботился о том, чтобы хоть одного из них сделать помощником отцу.

Когда-то он возлагал надежду на старшего, Эгона. Но надежда рухнула, когда Эгон сменил карьеру военного на математику. После ранения и возвращения с войны Эгон стал чужим. Он не понимал отца и, видимо, не желал его понимать. В глазах Эгона всегда мелькает насмешка, когда ему приходится сталкиваться с Отто. Откровенное презрение, а может быть, и более неприязненное чувство кривит его губы при виде младшего брата, Эрнста.