Кристофер Харт: Спаси меня

Последнему ее дружку, Тому, исполнилось тридцать шесть — и он по-прежнему оставался сущим ребенком в душе.

Сначала в этом была даже какая-то изюминка. Кэт нравилось, с какой детской непосредственностью он восторгался ее коллекцией затейливых расписных рюмочек для яиц; как по-мальчишески звонко засмеялся, когда она впервые рассказала ему анекдот; как запылали румянцем его щеки, когда его любопытствующая правая рука обнаружила на ней чулки и подвязки. (Я и сам нередко поражаюсь, насколько моя домовладелица откровенна со мной в том, что касается ее личной жизни.) А еще в его изящных чертах была какая-то юношеская свежесть: вьющиеся светло-русые волосы (хотя он настаивал, чтобы его считали блондином), ярко-голубые глаза, в которых еще не оставили печального следа ни время, ни разочарование; гибкая талия и стройные бедра. А каким он был аппетитненьким, когда надевал простую футболку и джинсы!

Они легко сошлись и скоро стали жить вместе. Я же всегда считал нового парня Кэт паршивцем. Ведь он слопал мой йогурт и не потрудился поставить в холодильник баночку взамен. Впрочем, как бы там ни было, шли недели, проходили месяцы, а Кэт с Томом так и жили вместе. И пусть упрекнуть его было не в чем, Кэт тревожила одна вещь: в их отношениях ничего не менялось. Как-то раз, а возможно, и не раз, очень деликатно, непременно сначала отшучиваясь, что она не так глупа, чтобы думать о супружестве, Кэт спрашивала своего приятеля: не могут ли их нынешние отношения перейти в нечто большее? Тома такой вопрос ставил в тупик, и он вопрошал, что она имеет в виду. К концу первого года их совместной жизни Кэт нашла в себе силы понять и признать то, что терзало ее все это время и о чем она до сих пор так старательно избегала думать: Том не взрослел. Внешне — да. Пролетали дни, недели, на коже появлялось все больше мелких морщинок. Теперь у него на лбу четко прорисовывалась продольная складка, даже когда он не морщился. Все заметнее становились крохотные гусиные лапки вокруг не знавших горькой влаги глаз. Ровненькая проплешина на самой макушке за последний год заметно расширила границы своей вотчины, медленно, но верно выедая растительность во всех направлениях. Вопреки усилиям и несмотря на непомерно дорогие лосьоны, которые Том с непреклонной верой и неувядающим оптимизмом накладывал на волнующую его зону дважды в день, сквозь редкие рыжеющие волоски все явственнее просвечивала бледная кожа. Однажды Кэт черт дернул пощекотать пальчиком ранимое место. Том отсыпался воскресным утром, но в этот миг моментально вскочил с кровати и с видом оскорбленного достоинства, придя в совершенно необъяснимую ярость, потопал в ванную и заперся там, собираясь в уединении пережить свои горести.

Складка на лбу, мимические морщинки, облысение — да, Том становился старше, как становится старше каждый из нас. Все мы неумолимо движемся по тропе медленного и неминуемого угасания, которое матушка-природа изобрела в какие-то незапамятные времена. Том старел, не становясь взрослее. Подобно посредственному вину он вызрел довольно рано — годам, быть может, к двадцати, — и большего ждать от него не приходилось. Пей сейчас. Впереди — лишь горькая чаша упреков, язвительного недовольства и желчного брюзжания восьмидесятилетнего ребенка.

Нет, Кэт всерьез не думала провести с Томом остаток своих дней. Ей с трудом представлялось, будто она сможет пройти всю жизнь, свою единственную и неповторимую жизнь, с каким-то одним человеком, оставаясь вместе до последнего вздоха, — хотя некоторым это удается, и, наверное, неспроста. (Да, объяснил я ей, такое бывает. Но эти пары держатся друг за друга из страха. Только из страха, не из чего больше.) А теперь уже ей кажется, что она и так не смогла бы долго выносить общество Тома, каким бы милым он ни был. И пусть он с ребячьей непосредственностью восхищался рюмками для яиц, и радовался шуткам, и розовел, нащупав чулки, — он оставался ребенком, молодым незрелым самодуром, когда дело доходило до выяснения отношений и серьезных разговоров, когда надо было решать, выслушивать и договариваться, находить компромисс и прощать.

— Ну и черт с ним! — нередко восклицал я, желая помочь хотя бы сочувствием.

И все равно Кэт, не понимая себя, готова была прощать его бесконечно. Даже неделю назад, когда она неожиданно пораньше вернулась домой и застала Тома со спущенными штанами. Он сидел на краешке кровати с застывшим на лице придурковатым выражением, а на коленях у него прыгала голая, совсем молоденькая девица. Бедняжка Кэт узнала в ней продавщицу из супермаркета с нашей улицы, но главное даже не в этом — ее взбесило тупое лицо Тома, секунду назад плывущее от удовольствия, затем превратившееся в потрясенное и пристыженное и все же оставшееся по-прежнему тупым. А еще ее добили уродские трусы-боксеры, свисающие на штаны… Те, в которых он часто представлялся ей в любовных грезах, те, с веселыми помидорчиками. Том любил покрасоваться в них, дабы видели, как он юн и беспечен в душе.