Станислав Виткевич - Прощание с осенью

Он отсалютовал, приложив замерзшую красную ладонь к черной кепке-жокейке, и удалился посвистывая.

— Это шведское дворянство довольно «minderwertig» [37] неполноценное (нем.). , — засмеялся ему вслед Логойский.

И ему завтрашняя революция немного мешала планы: неизвестно, как после революции будет поставлен вопрос относительно тайной торговли кокаином, а кроме того, именно на завтра у него была назначена одна встреча: паллиативы вместо любви к Атаназию, покорение которого приходилось, по причине венчания, отложить на некоторое время.

Между тем распогодилось, и понемногу набирало силу искрящееся от мороза, веселое, полное надежд, многообещающее утро ранней зимы. Солнце пригревало через туман, который постепенно рассеивался, и с карнизов и с черных деревьев начали падать шапки сырого пуха, расплескиваясь в лужах тротуаров. Атаназий мысленно перенесся в горы. Как же там должно быть было чудесно: громадные, сверкающие плоскости, синее небо, лыжи, и морозный вихрь, и неописуемое очарование маленького ресторанчика у подножия гор, в котором, проведя весь день среди снегов, пили чай с красным вином. Как же давно не мог он позволить себе этого (то есть поездку в горы, а не чай с вином), какие только чудеса он не вытворял, чтобы хотя бы быть прилично одетым. До него впервые по-настоящему дошло, что ему больше не придется высиживать в канцелярии старого адвоката Ванюшевского и отрабатывать скучные куски вместо того, чтобы путешествовать по заграницам, что для него пока что было невозможным, он сможет по крайней мере насладиться зимой в горах, в Зарытом. Он предпочел бы сделать это за свои деньги, но ничего не поделаешь. В свете того, что он определенно решил отказаться от Гели Берц, проблема относительно богатой женитьбы становилась несущественной. А впрочем — не торговал ли он, случаем, своей красотой? А если бы за Зосей не было ничего и если бы он просто не боялся Гели как жены, и если бы она... Атаназий помрачнел, но ненадолго. Однако в непосредственной реальности было слишком много бесстыдного очарования, не дававшего возможности углубить эти опасные сомнения. Он взглянул на Логойского, который, приняв украдкой новую порцию «коко», радовался снегу, как ребенок. Этот мелкий и грубый «жуисёр» показался ему на самом деле кем-то очень близким. «Я лечу вниз, все быстрее», — подумалось ему, но мысль эта его не огорчала.

Какая-то неопределенная опасность промелькнула в непосредственной близости от него — наклонная плоскость, незначительная и манящая.

— Ты понятия не имеешь, что для меня этот снег, — говорил Ендрек, — это как неизвестная материя с другой планеты. За одно такое мгновение могу отдать все. Ничто меня не трогает — ни Темпе, ни революция — лишь бы так продолжалось всегда — о, эти искорки, соединяющиеся во что-то... а, черт побери, не умею это выразить. — И он уставился расширенными зрачками в снег, лежавший на статуе святого в воротах и замер в животном восторге.

Геля все не приезжала. Атаназия тоже охватило какое-то беспокойство, и он с ужасом понял, что, несмотря на отказ от Гели, он боится за нее точно так же, как и Препудрех, совершенно ее не любивший, и даже испытывает к ней своеобразную ненависть. Неужели она была той опасностью, которой он только что испугался? Непостижимые повеления подсознательных сил — ему ведь казалось, что он окончательно подавил все это. Он клялся, что у него нет ни малейшего намерения, а здесь вдруг вся жизнь показалась ему бесплодной, пустынной от мысли, что она там в этот момент могла убить себя. И при этом в нем не было ни малейшего сожаления: ее смерть сама по себе не трогала его. Препудрех удивительно внимательно смотрел на него.

— Значит, и у тебя есть какие-то предчувствия. Я знаю — ты влюблен в Гелю. Она рассказала мне вчера все. Упрекала меня, что во мне совершенно нет мазохизма. Вы целовались. Это подло, — выдавил из себя уже не владеющий собой князь. — Я чувствую, что что-то произошло!

— Ты лучше поезжай туда. А относительно этого, в последний раз говорю тебе: мадемуазель Геля — и это нисколько не принижает ее достоинств — истеричка. Для придания ситуации очарования она наговорила тебе всяких небылиц, — с напускным раздражением ответил Атаназий, сильно при этом краснея и кутаясь в новое манто обезьяньего меха, подарок госпожи Ослабендзкой.

Препудреху очень хотелось поверить в эту версию.

— Ты на самом деле так думаешь? — спросил он таким тоном, будто скинул со своих плеч немыслимую тяжесть. — Умоляю тебя, не рассказывай ей об этом. О Боже! Может, ее уже нет! Вы не представляете, на какие мучения обрекает постоянное ожидание самоубийства.