Станислав Виткевич - Прощание с осенью

Он решил использовать последнюю минуту жизни нормально и смерть отложил до завтра. Сначала он пошел вверх по долине, к озерам. Там, глядя в темно-синюю, но у берегов изумрудную глубь вод, на поверхности которых дуновение ветра рисовало матовые, фиолетово-серо-голубые и золотистые полосы, он пролежал несколько часов. Тишина была абсолютная. Даже клекот водопада тут же, рядом, за скальным порогом, казалось, только подчеркивал, а не разрывал эту тишину. Когда вишнево-фиолетовая тень утесов Яворовой Вершины переместилась с зеленых вод озера на берег, развеянным контуром ползя между пожухлой травой и покрытыми лимонно-желтой порослью валунами, Атаназий снова направился в долину. Тихо шумел вековой лес громадных елей, а с темно-зеленых ветвей свисали длинные бороды мхов, кое-где краснела рябина. Наверху кирпично-кровавым отсветом горели склоны гор от заходящего где-то в долинах солнца. В горах у Атаназия всегда было такое ощущение, что солнце заходит не здесь, а где-то бесконечно далеко — точно так же где-то и восходит, а потом сразу бросается с неба в долины — простая, если не сказать банальная, концепция. С тоской смотрел он на вершины, на которые ходил в годы ранней юности. «Теперь я туда бы не залез, совсем поплохел», — подумал он с жалостью к самому себе.

И вдруг какая-то странная пустота завладела Атаназием: в этот момент ему не хотелось ни жизни, ни смерти — он хотел просто существовать — л и ш ь с у щ е с т в о в а т ь, а н е ж и т ь. Если бы можно было так, глядя на этот мир, развеяться в ничто, совсем не осознавая этого, не ощущая самого процесса развеивания! И все-таки так — наверняка завтра будет почти так, жаль только, что «почти»! Наверняка. Все было зыбким, только это одно было нерушимым. Разве что его схватят люптовские пограничники или съест медведь. «Я был ничем — пробегающей тенью, и мне не жалко ничего. Я увидел этот мир и хватит с меня. Не могу больше врать себе, будто все это так важно. Вовремя уйти, даже будучи никем, вот большое искусство, если нет мании самоубийства или рака печени, или если не испытываешь невыносимых духовных страданий, как тогда, после смерти Зоси. Интересно, а в других условиях могло бы «получиться из меня» что-нибудь другое? Но я уже об этом не узнаю, черт побери!» Эти мысли сильно порадовали его.

Среди бурелома и камней он развел небольшой «костерок» и просидел возле него до утра, порой проваливаясь в сон и обмысливая нечто невыразимое. Поток бурлил в проточенных водой желобах — в этом шуме можно было услышать все: проклятия, призывы на помощь, стоны, брань и любовный шепот. Что-то ходило по лесу, сотрясая толстые стволы, но у огня Атаназий не боялся неожиданного решения своего уравнения. На рассвете он уже шел в сторону боковой долины, Сярканской. Там он помнил одно место, где кончался лес, покрывающий дно Долины Обломков, и где с одной стороны открывался чудесный вид на амфитеатр вершин — Сатану, Башню, Толстую, а с другой — мрачные стены Яворовой стерегли тишину долины, в которой царило неземное настроение, где, казалось, что-то зовет тебя, предостерегает и жалостно, тихо умоляет, где даже днем человека охватывал какой-то бледный страх перед неведомым из другого измерения. Здесь должно было лежать невиданное количество убитых гуралей и люптаков, в течение веков сражавшихся за господство над этой частью гор.

День явился Атаназию во всей красе. Роса покрывала травы и красные островки брусники, мокрые листочки, желтые ракиты и пурпурные рябины блестели под солнцем как бляшки полированного металла. Тишина стояла непроницаемая, ее не нарушал даже шум вод за грядой, блестевшей пожухлой травой и спадавшей с Яворовой в долину. Время от времени слышалось, как журчит ручеек, невидимый между округлыми глыбами покрытого мхом гранита. Там, на краю зарослей кустов и горной сосны, имея за своей спиной стену девственного леса, среди глыб, скатившихся когда-то в давние века с утесов Яворовой, устроился Атаназий на вечный покой. Он был один — дух Зоси отлетел от него, может, насовсем. А потому сначала он выпил колоссальное количество чистой водки, запивая ее чистым «магги» в качестве закуски. Потом поел сардины и паштета — все с той глубокой убежденностью, что делает это последний раз в жизни. Далее, чувствуя себя уже совершенно пьяным, он вынюхал приличную дозу кокаина — около пяти дециграммов. «Конечно, выстрел в висок был бы эффектней, но выпендриваться мне не перед кем, да и тем самым я лишил бы себя под конец этих видений действительности».