Валерий Хайрюзов - Приют для списанных пилотов [Повести и рассказы]

Прошлогодние депутаты, ставшие частью аппарата, встречаясь в коридорах и лифтах, с мазохистской назойливостью и надеждой спрашивали друг друга:

— Ну, какие новости?

Этот вопрос можно предугадать за неделю, за месяц. Каждый ждал перемен, и порою казалось, все, на что они остались способны, так только на этот короткий вопрос.

— Самая лучшая новость — это отсутствие всяких новостей, — отвечали остряки. — В России сейчас все новости плохие, а перемены только к худшему. Все дорожает, а жизнь дешевеет.

Народ, от имени и в защиту которого пытались говорить вновь избранные депутаты, быстро сообразил: Дума, как была задумана, так и осталась недоношенным ребенком. Время от времени, получив очередной шлепок, а убивать вновь избранных стали почти ежеквартально, Дума начинала реветь. Угрюмые родители морщились, совали соску, обещали разобраться, покарать злодеев. Было это пустым трёпом, не более. В России строгость законов всегда и во все времена сводилась на нет необязательностью их исполнения. Да и откуда ему взяться, уважению?

После октябрьских событий исполнительная власть, уверовав в спасительную идею большой дубинки, разговаривала с думцами сквозь зубы, тоном победителей.

Депутаты недоумевали: это прошлогодние их коллеги своими руками намылили себе веревку и выбрали тех, кто исполнил приговор, но с ними-то зачем таким тоном? Забыли некрасовское: закон — мое желание, кулак — моя полиция.

И все же Думе за два года работы удалось заполучить на свою трибуну некоторых министров и однажды даже самого Черномырдина. Почему-то дольше всего не хотел встречи с парламентариями «любимец» журналистов Павел Сергеевич Грачев. Раздумывая над превратностями судьбы и предаваясь мрачным предчувствиям, он укатил на Дальний Восток, справедливо посчитав, что нужно на время убраться от газетчиков подальше, в столице не дадут покоя, будут травить, как в свое время загнанного в Белый дом Руслана Хасбулатова. Но вскоре министр все-таки решился. Подготовка к выступлению в Думе прошла по всем правилам оперативно-тактического искусства. На заключительном этапе речь была обкатана перед бывшими коллегами из воздушно-десантных войск. Павел Сергеевич дал понять, что отступать не привык, но на всякий случай нуждается в поддержке десантников. Такая поддержка была обещана. Но, поскольку условный противник не раскрыл до конца карт, а десантура не знала, кого при случае надо мочить — всех подряд или выборочно, — было решено: война план покажет. Все оказалось проще, чем министр предполагал. Его бородатые в широкополых шляпах недоброжелатели по своей давней привычке уже сушили сухари, наивно полагая достать Павла Сергеевича из грозненского подвала малоствольными плевками.

Невыездная часть Думы встретила прямую солдатскую речь похожего на загнанного волка и по этому случаю для камуфляжа одетого в натовский мундир лучшего министра аплодисментами. Жириновский тут же обеспечил моральную поддержку, за что впоследствии был произведен в подполковники. На большее не хватило духу — полковником элитной части, например Преображенского полка, мог стать только император. А Вячеслав Марычев, натянув на голову армейскую пилотку старого образца, заявил, что готов хоть сейчас умереть за родную российскую армию. Павел Сергеевич расчувствовался и на радостях посулил одному из зачинщиков вызова его в Думу, генералу Столярову, очередную звезду и уже спокойно поехал переориентировать войска на Грозный, который он похваливался телевизионщикам взять одним парашютно-десантным полком.

А возле Думы, как и в девяностые годы, начали собираться чеченцы в кожаных куртках и коричневых норковых шапках. Они толпились возле центрального входа, тревожно и обреченно переговаривались. Не было у них прежнего напора, не было видно коней и зеленых знамен. По всему чувствовалось, они лишились главного — высокого покровительства Хасбулатова. Но, как выяснилось, и у них нашлись сторонники. Те, кому единая и сильная Россия была поперек горла…

Здесь же рядом в дешевеньких, заношенных китайских куртках и топорно сшитых отечественных пальто стояли русские солдатские матери. Прижимали к груди плакатики и с мольбой смотрели на парадные двери — а вдруг, как и в девяносто первом, выйдет Сам и утрет платочком слезу, и скажет: «Простите. Виноват. Не сохранил жизнь ваших ребят».

Но время его театральных выходов, поездок в трамвае, визитов в районную поликлинику кануло в Лету. Тоталитарный режим рухнул, театр за ненадобностью прикрыли, а факир, добившись всего и вся, по всей видимости, ударился в загул. Закончилась сказочка скорее всего до новых выборов. Падал мокрый снег, разрезая упругими шинами слякоть и грязь, проносились мимо машины. Казалось, и небо отвернулось от России.