Валерий Хайрюзов - Приют для списанных пилотов [Повести и рассказы]

«Вот если бы и наши так, — подумал он. — А то смотрят, как цыгане на чужую лошадь. Здесь — восхищенный взгляд и хорошее настроение у всех: кто отправился в путь и кто остался на дороге».

Мишко включил магнитофон, и Сергей узнал голос Цуне Гойковича. Тот пел песню о красивой белой девушке, которую память унесла с собой. Песня начала Сергея успокаивать, и все его маленькие огорчения остались за спиной, в Пече.

Справа вдоль дороги, точно подпирающий небо неровный забор, стояли албанские горы. Вершины были покрыты снегом, и Сергею казалось, что на макушки сели облака. И было в них что-то древнее, библейское.

То и дело по пути попадались маленькие поселки, которые Милица называла «градами». Он уже заметил: сербы почти не строят маленьких одноэтажных домиков, как это делают в России. Они берутся задело с размахом: из красного, крупного кирпича возводят два или три этажа. Было заметно, что стены домов тоньше российских, но, поразмыслив, решил: такой надобности нет, зимы в Сербии теплые и короткие. Видел, что землю стараются использовать экономно, часто первый этаж — это гараж, мастерская и кухня одновременно, все продумано и одно другому не мешает. Ему уже приходилось слышать, что сербы — лучшие строители в Европе. Здесь же он собственными глазами убедился в этом. Когда он говорил об этом сербам, они посмеивались: среди венгров мы ведем себя, как венгры: вокруг дома чистота и порядок, среди албанцев — по-албански: свалка за огородом или рядом с дорогой.

— А наши — везде по-российски. Говорят, даже в Германии постоянно опаздывают на завтрак или обед, — смеялся Сергей. — А для немцев это все равно что светопреставление.

Ему нравилось смотреть на сербские городки издали: высокие, прижатые друг к другу, как соты в ульях, дома, белые стены, красные черепичные крыши, которые, громоздясь, ползли к небу, вызывая в душе праздничный настрой.

Сергей представлял, как по этой дороге когда-то проходили фаланги Александра Македонского, римские легионы, потом конница турок-османов. Он попытался услышать мерную поступь тысяч людей, почувствовать запах конского пота, увидеть, как из-под ног летит дорожная пыль. Там, где они тратили на дорогу час, в прошлом уходило несколько дней. «Сегодня все стало происходить намного быстрее, только жизнь человеческая, как и в те времена, ничего не стоит», — думал он.

Впереди показался город.

— Джаковица, — сказал Мишко.

— А как это будет по-русски? — спросил Сергей.

— Дъякон, — ответила Милица.

Сергей вспомнил, что в этом городе родился и работал Живко Николич, который от Банка братьев Карич сопровождал их в первой поездке по Югославии. Во многом Живко оказался тем человеком, который открыл для него Сербию, ее историю, культуру.

Поначалу Николич ему не понравился. Гладко зачесанные назад волосы, широкий загорелый лоб, нависающие веки, цепкие глаза, клинышком бородка, гортанный голос. Ну точно наряженный в современную одежду Чингисхан. С некоторой иронией он отмечал: перед тем как сесть за стол, Живко театрально и размашисто крестился, во время разговора частенько, как добросовестный ефрейтор, который заучил устав гарнизонной службы, цитировал Евангелие или совсем не к месту вдруг начинал ругать коммунистов Броз Тито. Бывшего президента Югославии он костерил за административные границы, которые были установлены им произвольно в пользу хорватов, за то, что после войны Тито усадил своих товарищей по борьбе за решетку и начал вытеснять кириллицу.

— Даже знаменитую сербскую сливовицу «Монастирка» стали писать на латыни! — восклицал он.

Достав из кармана паспорт, показывал, что первая надпись на албанском языке, а те, в свою очередь, получив дипломы о высшем образовании, так и не удосуживаются выучить сербский язык.

— Само Слога Србина Спасава! Только взаимопомощь поможет сербам! — произносил он древние, знакомые каждому сербу слова и, устремив куда-то вдаль взгляд, читал, как выяснилось позже, собственные стихи:

Живко рассказывал о своей стране, ее истории, обычаях или начинал петь сербские песни. Все с удовольствием слушали его.

— После поражения на Косовом поле часть сербов ушла в Венгрию, другая осталась под турками, — говорил он в автобусе, который возил их по Сербии. — Из них султан набирал воинов в свою армию. И нередко сербы решали исход боя, как было это, например, при Никополе через семь лет после косовской трагедии. Когда французские рыцари опрокинули янычар Баязета, резерв султана, состоявший из сербских кирасиров под началом сына царя Лазаря — Стефана Лазаревича, встречной контратакой вырвал победу у христиан. Самое упорное сопротивление оказали сербы в несчастливом для Баязета сражении при Анкаре против войск Тамерлана. Другие сербы служили в армии Австро-Венгерской монархии, и нередко сходились на одном поле славяне, вырезая друг друга.