Иэн Бэнкс - «Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

— Я считаю, фирму надо продать, — ответил Энди. — То же посоветую и любому, кто спросит моего совета.

— А доводы типа «семья должна быть заодно» не убеждают?

— Ну, знаешь, Олбан, если сплоченность семьи держится на одних акциях… — Энди пожал плечами. — Да и для кого нам стараться? Для твоего поколения?

— Ну, для таких, как Филдинг…

— Как ни странно, этот действительно проявляет заинтересованность, — сказал Энди. — У меня всегда было впечатление, что еще чуть-чуть — и он сбежит с корабля, подберет себе что-нибудь более завлекательное или начнет собственное дело. Но, по моим сведениям, они с Ниной подумывают о ребенке, так что он, возможно, захочет стабильности, чтобы оставить после себя наследство.

— Правда? — Олбан устыдился, что ни разу не спросил Филдинга про дела на личном фронте. Ну чего уж теперь. — А для таких, как тетя Кэтлин? — предположил он.

— Она моего поколения, а не твоего.

— Ну да. Конечно.

— А Гайдн? — не сдавался Олбан.

Энди покачал головой.

— Ему гарантирована работа в «Спрейнте». — Энди покосился на Олбана. — Он же звезда первой величины. Не скажу, что у нас он сидел без дела, но ему по плечу и более серьезные задачи. Та же должность, но более широкие полномочия, свобода в принятии решений, совсем другие масштабы. — Они прошли еще немного. — Хотя он скорее исключение. Остальным придется попытать счастья в других местах.

— Но ведь у нас подросла смена, — заметил Олбан.

— Возможно, только заботиться о молодой поросли должно твое поколение, Олбан, а не мое. Если по справедливости.

— Ну тогда впишутся только Филдинг и Гайдн.

— И Софи, — резонно заметил Энди и посмотрел на Олбана. — Ты же не собираешься сбрасывать ее со счетов.

— Да, естественно, она тоже впишется, — согласился Олбан, неожиданно смутившись, и печально улыбнулся. — А я, естественно, нет. — Он подумал, что лучше сказать это самому.

Некоторое время Энди молчал.

— Как же ты намереваешься ратовать за будущее фирмы и семьи, Олбан, если давно отошел и от того и от другого?

Олбан фыркнул:

— Я же вернулся. До поры до времени.

Энди посмотрел на часы:

— Давай-ка прибавим шагу, а то на поезд опоздаем.

Они свернули с набережной.

Хуже всего — во всяком случае, на первых порах — было то, что он не знал, когда сможет вновь увидеть Софи. Он мучился пустотой и одновременно все той же гремучей смесью злости и стыда, терзался беспокойством и невыносимым ожиданием, потому что знал: ничто не решится и не уладится само собой до тех пор, пока они снова не увидятся и не поговорят. Даже простой телефонный звонок был бы лучше, чем ничего; не бог весть что, конечно, но хотя бы для начала. Хотя бы услышать голос.

Проблема заключалась в том, что он не знал, как с ней связаться. Раздобыть бы номер ее телефона или номер кого-нибудь из ее подружек — она придет к ним в гости и сможет без помех с ним поговорить. Он пытался вспомнить какое-нибудь место, где они бывали и куда могли бы прийти по отдельности, но ничего не шло на ум. Она, должно быть, уже вернулась в школу — не попытаться ли с этой стороны? Знай он название ее школы, можно было бы туда позвонить.

На следующей неделе он несколько раз звонил в Лидкомб, надеясь, что она ответит, но к телефону подходили только тетя Клара и дядя Джеймс. Олбан молча вешал трубку.

Всю первую неделю в Ричмонде он мчался сломя голову на каждый телефонный звонок — кубарем скатывался по лестнице и хватал трубку. Он был уверен, что Софи так же отчаянно стремится к разговору, как и он, но почему-то она не звонила.

Иногда он чуть не выл от тоски, но держался — запрещал себе плакать. Он плакал только в первую ночь, в линтонской гостинице «Лэм», плакал от внезапности, молниеносности и потрясения, а может, потому что слышал, как плачет Лия, но с тех пор он не давал воли слезам, хотя много раз был на грани. Он считал, что слезы — это знак покорности родственникам, которые закатили тот дикий, истерический скандал. Заплакав, он как бы перед ними прогнется. Заплакав, он как бы перед ними капитулирует.

Он помнил ее лицо, тело, ее ощущение и запах; в его голове звучал ее голос, повторяя раз за разом мантры лета, проведенного вместе: «Где их черти носят? С лошади брякнулась, начальник. Ну не до такой же степени».

Он продолжал названивать в Лидкомб.

На третий или четвертый раз он попал на Джеймса. Услышав в трубке молчание, тот стал орать, что сейчас позвонит в полицию. Олбан быстро положил трубку, размышляя, догадался ли Джеймс, что это звонил он, а не какой-нибудь телефонный хулиган.