Иэн Бэнкс - «Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

— За чашкой чая?

— Нет, ну другие напитки тоже были, к пирожным, — сознается она. — И твои родители — они тоже очень славные.

Энди и Лия проезжали через Глазго пару лет назад, когда Олбан жил у нее. Верушка сама настояла на знакомстве, пригласив их и свою маму. Они вместе пообедали. Мысль о предстоящей трапезе приводила его в ужас, но обед прошел на удивление хорошо.

— И эта пара из Гарбадейла, — продолжает она. — Помнишь, мы остановились там на чай после восхождения на Фьонавен и Аркл…

Он помнит обе горы и еще безумный, сверхчеловеческий темп, с которым она брала каждый склон. Помнит он и тех, о ком она ведет речь.

— Это персонал, — говорит он. — Обслуга, а не члены семьи. Я сто раз перепроверил, что Бабули не будет дома.

— Ну не важно. И Филдинг тоже ничего.

— Нет, Филдинг — мудак.

— Брось ты. По-моему, он относится к тебе с уважением.

— Да ну? — Олбан неподдельно изумлен. — Подожди, ты еще не встречалась с Бабулей.

— Верно, у тебя же есть бабушка. По твоим рассказам, занятная личность.

— От нее исходит опасность химического и биологического поражения.

— Ах ты! Бесстыжий! — прикрикивает она и больно щиплет его за сосок.

Он шипит и трет пострадавшее место.

— Это твоя родная бабка, — негодующе заступается за нее Верушка. — Она дала жизнь твоей бедной покойной матери.

— Ага, а помимо нее — семи уродцам и психам.

Ее занесенные для новой кары пальцы угрожающе нависли над его соском, все еще ноющим от жгучей боли. Он перехватывает ее запястье, чувствуя, как она вытягивается вдоль его тела.

— Сейчас получишь за каждого! — грозит она, примеряясь к той же мишени.

— Ну, перестань! — говорит он. — Хорошо, не все они сумасшедшие. Попадаются нормальные.

Он с опаской отпускает ее руку. Она делает выпад, и он снова смыкает пальцы у нее на запястье. Она очень сильная, но он сильнее. У него уже закрадываются сомнения, надолго ли его хватит — он ведь больше не валит лес, так надо бы хоть спортом заняться. Наконец она смеется и отводит руку.

— Итак, — говорит она, — куда теперь держит путь ваша презентация?

— Филдинг хочет поговорить с моим отцом и со своим. Значит, в Лондон.

— Ты едешь?

— Скорее всего, нет. По-моему, это бесполезно.

— Боже мой, — говорит она, изображая скуку. — Опять за свое.

Он трет лицо.

— Прости. Ну не тянет меня туда ехать.

Какое-то время она молчит. Он почти слышит, как у нее в голове дружно строятся логически связанные ряды четко сформулированных вопросов. Но в основе их все тот же краеугольный камень: «Чего ты хочешь добиться? К чему стремишься?»

Если старательно отвечать на каждый поставленный вопрос в отдельности, то обнаруживается гигантская пропасть между ответами. Эта уловка срабатывает безотказно, но его каждый раз с души воротит. Действительно, она говорит с ним как на семинаре, менторским тоном, который напоминает ему, как она когда-то пыталась заставить его разобраться в своих мыслях и чувствах.

— Тебя волнует, — спрашивает она, — что семейный бизнес может быть продан этой корпорации?

Он задумывается. В последнее время он не раз задавался этим вопросом.

— В какой-то мере, — отвечает он и морщится, понимая, как беспомощно это звучит.

— Угу, — говорит она.

И он кожей чувствует, что она хочет вернуться к первому вопросу или подойти к нему с другой стороны, чтобы получить определенный или хоть сколько-нибудь осмысленный ответ, прежде чем задать следующие вопросы.

— И как прикажешь понимать «в какой-то мере»?

— Да не знаю я, не знаю! — Он повышает голос, возмущенный не столько ее почему-то неуместной логикой, сколько своей жалкой неуверенностью.

Еще одна пауза.

— В любом случае, — говорит она, и по ее тону он понимает, что попытки логического анализа на время оставлены, — ты должен поехать на семейный сбор в Гарбадейле.

У него екает сердце. Он и сам это знает, и прокручивает в голове, и мучается от неизбежности предстоящего. Но ему требуется ее одобрение, чтобы ехать в Гарбадейл, хотя он постоянно твердит, что в гробу видел это место и всячески его избегает. При том, что у него есть эта красивая, умная, любящая женщина, которая лежит сейчас в его объятиях, он все еще хочет увидеть Софи, сделать над собой усилие, заново объясниться, попытаться искупить прошлое, перечеркнутое каким-то странным бездействием, разбудить хоть какое-то чувство, хоть крупицу признания.

А если честно, он все-таки хочет снова увидеть своих полубезумных родственников, и не важно, что они надумают по поводу продажи компании. Когда-то он питал к ним детскую любовь, тянулся к семье, которую составляли они все вместе, а потом начал ненавидеть их по отдельности и семью в целом. В какой-то момент сделал попытку воссоединения, стал работать в компании и почувствовал, что благодаря этому снова вливается в семью, но долго не вытерпел и ушел, причем продажа части акций «Спрейнту» стала лишь удобным предлогом; но ему все еще небезразлична семья, она влечет его к себе, и он знает, что внутри него живет подросток, который, к стыду своему, очень сильно нуждается в одобрении, а вместе с тем, и это главное, хочет, чтобы его приняла — когда-нибудь, как-нибудь — та девочка в саду, его потерянная любовь, Софи.