Артур Хейли - Окончательный диагноз

Его отец был старым врачом, он много и честно работал. Было ли у него время следить за новыми открытиями, читать свежие медицинские журналы? Он лечил, как лечили в те времена все врачи в маленьких городках Америки. Молодые врачи, возможно, уже знали о новых открытиях в гематологии, о редких группах крови. А его отец? Он был уже стар и слишком много работал… “Что это я? – подумал Коулмен. – Разве это может служить оправданием?”

Коулмен почувствовал неприятную неуверенность и тревогу. “Не ищу ли я оправдания врачу Байрону Коулмену, который был моим отцом? Вправе ли я судить его так, как судил бы другого на его месте?”

И он почти обрадовался, когда вопрос Пирсона прервал его мысли.

– Сколько это уже длится?

– Всего немногим более часа, – ответил Коулмен, взглянув на часы.

– Я позвоню туда. – Рука Пирсона потянулась к телефонной трубке. – Нет, подождем еще, – вдруг сказал он.

Лоб Кента О'Доннела покрылся крупными каплями пота, сестра то и дело вытирала его марлевой салфеткой. Прошло пять минут, как он начал делать ребенку искусственное дыхание, но жизнь уходила из этого крохотного тельца, и О'Доннел с горечью все больше ощущал свое бессилие. Он понимал, что будет означать эта смерть для больницы Трех Графств. Больница не выполнила свой первейший долг – она не обеспечила правильное лечение и уход этому больному и слабому существу. Врачебная ошибка перечеркнула врачебный опыт и знания. О'Доннел делал искусственное дыхание ребенку и, казалось, пытался вдохнуть в слабеющего младенца все свое страстное желание дать ему победить и выжить.

“Ты нуждался в нас, а мы предали тебя. Ну пожалуйста, попробуем еще разок, вместе. Мы выходили и из худших положений, поверь мне. Не суди нас так строго за этот один наш промах. В этом мире еще так много невежества, косности, предубеждения и халатности. Ты сам убедился в этом. Но есть еще и другое – есть хорошее, прекрасное, доброе, ради чего стоит жить. Так что, пожалуйста, дыши. Это ведь так просто, но как это важно сейчас…”

Руки О'Доннела методично двигались, продолжая делать искусственное дыхание. Ассистент приложил к груди новорожденного стетоскоп. Он долго и внимательно слушал и наконец, отняв стетоскоп, выпрямился. Увидев встревоженный, вопрошающий взгляд О'Доннела, он горестно пожал плечами. Главный хирург понял, что бессмысленно продолжать. Повернувшись к Дорнбергеру, он тихо произнес:

– Боюсь, все кончено.

Их глаза встретились, и О'Доннел вдруг почувствовал, как его заливает горячая волна гнева. Сорвав маску и перчатки, он швырнул их на пол.

– Если я кому-нибудь понадоблюсь, я у доктора Пирсона, – сказал он и вышел из операционной.

В кабинете Пирсона раздался резкий телефонный звонок. Патологоанатом вздрогнул, протянул руку к трубке, но так и не решился ее снять.

– Лучше вы, – тихо сказал он Коулмену.

Коулмен подошел к телефону.

Лицо его оставалось бесстрастным, пока он слушал.

– Благодарю вас, – наконец сказал он и повесил трубку. Посмотрев в глаза Пирсону, он тихо произнес:

– Малыш умер.

Пирсон молча принял это известие. Ссутулившись в кресле, с глубокими тенями под глазами, он казался очень старым и больным.

– Я, пожалуй, пойду в лабораторию. Кто-то должен сообщить Джону, – сказал Коулмен.

И, не дождавшись ответа, оставил Пирсона одного, воплощение немощи и отчаяния.

Джон Александер был один в лаборатории. Он даже не повернулся, услышав медленные шаги Коулмена.

– Все?.. – с усилием произнес он. Коулмен положил ему руку на плечо.

– Да, Джон. Он умер. Мне очень жаль.

Гнев О'Доннела, направленный против Пирсона, сменился глубоким недовольством и презрением к себе самому. Он, О'Доннел, доктор медицины, член Английского королевского и Американского обществ хирургов, главный хирург больницы Трех Графств и председатель ее больничного совета, оказался слишком занятым человеком, чтобы навести элементарный порядок в подведомственной ему больнице. Он, предпочитая от многого отворачиваться, кое на что закрывать глаза, делал вид, что все благополучно, хотя его опыт и совесть подсказывали, что все обстоит далеко не так. Он увяз в хитросплетениях закулисной игры, ужинал с Ордэном Брауном, заискивал перед Юстасом Суэйном в ожидании щедрых пожертвований старого магната, мечтая о новых, красивых зданиях для больницы, в то время как в ней самой у него под носом творилось черт знает что. Теперь больница то ли получит юстасовскую подачку, то ли нет, но цена за нее слишком высока – детский труп в операционной на четвертом этаже.