Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний

Но у Тарле истинная причина принятия православия была не столь меркантильна, как поступки французских королей и министров. Она более романтична: с гимназических лет он любил очень религиозную девушку — Лелю Михайлову, принадлежавшую к небогатому русскому дворянскому роду, и чтобы они могли соединиться, он принял православие. Потом, через 60 лет Леля похоронила его на Новодевичьем кладбище и сама умерла от тоски через два месяца, беспрерывно повторяя: «Женя, где же ты?» Такая вот банальная и совсем не талейрановская история. Вообще акт принятия той или иной веры не есть предмет для обсуждения, поскольку дело это — интимное. Шеварднадзе, например, если верить прессе, принял православие на седьмом десятке лет, ну и что?

К тому же следует отметить, что все эти семейные сенсации высосаны из пальца и свидетельствуют о глубокой неинтеллигентности общества. Не давшая, к сожалению, потомства русская дворянская и разночинная интеллигенция, которой, за исключением реликтов (их давно уже нет на этом свете) никогда не скрывала своего «этнического» происхождения, справедливо полагая, что национальную принадлежность определяет дух, а не кровь, моча и другие анализы. Так, например, Державин не стеснялся своих татарских предков, Жуковский нежно любил свою мать — турчанку. Пушкин постоянно напоминал о своих семитских (абиссинских) предках, а Лермонтов — о шотландских. Не имевший ни единой капли русской крови, Гоголь не забывал о том, что он — украинец, а очарованный Украиной Чехов по одной своей бабке-украинке считал себя «хохлом». Братья Мечниковы не скрывали, что их мать — еврейка. Этот список славных в русской (и мировой) культуре имен можно продолжать бесконечно. Были, конечно, и исключения: не любил напоминаний о своем еврейском происхождении Фет, а о своем польском или литовском — Достоевский. Но исключения лишь подтверждают правила. Во всяком случае, трудно представить, чтобы первый премьер России граф Витте, подобно ее первому Президенту, публично клялся бы, что в роду его евреев нет, а его жена не еврейка.

Поэтому рассказ «Киевских новостей» о том, что А. И. Ульянова узнала о своем еврейском дедушке в 20-х годах и случайно, выглядит надуманным. Более интересен мотив ее попытки привлечь внимание к этому факту в начале 30-х годов. Не исключено, что она, как человек хорошо осведомленный, раньше других почувствовала намерения Сталина и его окружения постепенно превратить дремавший на бытовом уровне антисемитизм в государственную политику, и по-своему стремилась этому воспрепятствовать, напомнив о происхождении канонизированного вождя. Собственно говоря, иной причины и быть не могло. А в семье Ульяновых, безусловно, и во все времена все и все знали.

Точно так же никогда не прятал своего происхождения и Тарле. Более того, когда мать осталась одна, она жила с ним, а дом его был открыт для гостей, и тут уж, как говорится, комментарии были излишними.

Но раз уж прозвучали слова В. Сироткина, скажем несколько слов о том, как жил Тарле до крещения. Принадлежавший к купеческому сословию его отец, а мой прадед, купцом был никаким. Он с большим увлечением занимался воспитанием детей, а с делами небольшого, принадлежавшего одной киевской фирме магазинчика, где он был всего лишь распорядителем, управлялась его жена. Сам Виктор Григорьевич был сыном австрийского выходца (из Праги или Братиславы), великолепно владел немецким и даже пытался перевести на этот язык один из романов Достоевского. Жена его происходила из местечковой семьи, в роду которой было много цадиков — местных мудрецов, знатоков и толкователей Талмуда. Любопытно, что именно преданная православию Леля связывала одаренность своего мужа, его феноменальную память и способность к языкам с его предками талмудистами, из поколения в поколение упражнявшими свой мозг заучиванием священных текстов.

В Херсоне, где прошло детство и школьные годы Тарле, царил межнациональный мир. Здесь, в отличие от Николаева и особенно от Одессы, почти не было люмпена, и российской жандармерии в ее погромной политике в юго-западном крае здесь не было на кого опереться. Была очень сильна и влиятельна немецкая община, любившая покой и порядок. Не ощущались здесь и процентные нормы и другие ограничения. Таким образом, блестяще закончивший гимназию Тарле никак не ощущал своей ущербности.

К этому времени его старшая сестра вышла замуж за состоятельного инженера и переехала в Одессу. В доме ее мужа на Греческой — одной из центральных улиц города жили родственники известного историка-византиниста профессора, впоследствии академика Ф. И. Успенского. По его совету и рекомендации Тарле был принят в Новороссийский университет. К Востоку Тарле с детства был безразличен. Его влекли к себе европейские история, философия и политика, и не только как университетские дисциплины, но и как предмет исследования. В Новороссийском университете до 1890 года работал известный историк нового времени А. Трачевский, но сильной школы он не создал, а к моменту поступления Тарле в университет отбыл из Одессы, оставив преподавание.