Дина Рубина - Камера наезжает! (сборник)

Он снял анорак, подивился размерам его хозяина, хотя сам был не из щуплых, и натянул свой тонкий джемпер.

– Не забыть бы ребятам вернуть, – сказал он, бросая анорак в угол палатки. – Прекрасные ребята... Можно пойти к ним вечером... А можно к чабанам махнуть. Взять пузырек и махнуть. Они тут недалеко... – И вспомнил егеря: «Баран резать будем, шурпа, плов варить будем...»

Андрей молчал. Веки его подрагивали.

– Знаешь, а ведь именно здесь погибла группа Позднышева, – вспомнил Виктор. – Именно здесь... Странно, правда? Ты знал это?

– Нет, скажи, – Андрей вдруг сел рывком, сжал руками приподнятые колени. – Скажи, почему от тебя всем плохо?

Вопрос был неожиданным, во всяком случае, никогда он не думал, что услышит его от Андрея. Это была реплика Ирины, и в подобных схватках он умел отражать удары – слава Богу, закаленный боец. Но сейчас слова Андрея – неловкие, сказанные смешным старушечьим голосом, – ударили его неожиданно и сильно.

– Почему – всем? Что ты, Андрюха... – растерянно забормотал он. – Ты успокойся, расслабься... Ты просто перенервничал... По-твоему, я ради удовольствия в сыпуне катался.

– Да! Ради удовольствия, – просипел Андрей. Он натянуто хмыкнул:

– Ну, дед, ты умом тронулся...

– Ты на любую опасность прешь – знаешь почему? – напористо спросил Андрей, не обращая внимания на его реплику. – Тебе надо себя убедить, что ты настоящий мужик. Что ты – человек поступка. Что ты живешь настоящей жизнью! А ты не живешь!

– Да ну! – он прищурился, пытаясь скрыть растерянность.

– Да! Ты не живешь, а тянешь жизнь, как тянут время перед визитом к зубному врачу. Ну это – хрен с тобой, горбатого – могила, но ты же и близкие жизни мытаришь. Ты сколько лет Ирине душу треплешь?

– Ну ты Ирину оставь! – глухо оборвал он Андрея. – Это моя беда, я сам разберусь.

– Восемь лет разбираешься, Илья успел вырасти без мужика!

– А ты не лезь в это дело! Что ты о нас троих знаешь? Я сказал – моя беда, не тронь!

– Да никакая не беда. Ты эту беду сам смастерил. Против Ирины мать, как щит, выставил.

Разом от обеих спасся... А мать? Ей сладко с тобой?

– При чем тут мать?! – крикнул он. – Чего ты о матери вспомнил? О себе заботься, судия хренов!

– Да потому, что ты весь тут: перейти к Ирине – так мать нельзя оставить, а уехать в горы на пять дней – можно, а что там за эти пять дней с матерью будет – соседка приглядит, да? – От того, что Андрей говорил не своим, сорванным, будто шаркающим голосом, было даже страшно – будто и не друг с ним говорил, а кто-то чужой и беспощадный... – А тебе все – ничего, все шуточки... Вот где у меня твои шуточки! Твои хохмы с рубашкой!

– С какой рубашкой?!

– С такой! Вон она валяется, я ее на рассвете подобрал... Остроумно придумал, стервец: собственное чучело изготовил и живописно так между камней уложил – ни дать ни взять – Виктор без башки валяется. Я, пока к этой рубашке бежал, думал – спячу, не добегу, сердце разорвется... Орал как резаный, голос сорвал...

– Да эта рубашка!.. Да выслушай меня! Дай сказать! – он не на шутку разозлился на Андрея.

– Не дам! Я всю ночь, пока по горам спотыкался, всю ночь о тебе думал, о твоей жизни! И ты изволь выслушать! Оглянись вокруг – всем от тебя плохо!

– Да кому еще?! Кому плохо?! – запальчиво, озлобленно крикнул он. – Тебе плохо? Вере твоей плохо?

– Плохо Вере! – выкрикнул вдруг Андрей петушиным голосом. Бешеные зрачки его пронзительно голубели в кровавых прожилках. – Плохо. И ты это знаешь! Ты знаешь, что она-то всю жизнь тебя любит! С института еще...

Виктор дернулся, как от тока.

– Дурак! – ошеломленно пробормотал он. – Совсем спятил! – И понял вдруг совершенно отчетливо, что тяжкие слова Андрея – чистая правда. И сник, подавленный.

– Скажешь – не видел, как она смотрит на тебя? Скажешь – не знал, что за меня она от безнадеги вышла?.. А я – как проклятый, всю жизнь – как на вулкане... живу и трясусь: вдруг ты на нее глаз положишь, вдруг разом и жену мою и пацанов прикарманишь... – Андрей говорил страшным шепотом, – а она ведь пойдет за тобой... Пойдет, я знаю...

Он, как слепец, шарил руками по спальнику – искал пачку сигарет. И от этого беспомощного жеста, и от того, что говорил Андрей как кровью харкал, – пронзительная жалость к другу, жалость и любовь окатили его, смыли сиюминутные обиды, оставив только одну, главную, страшную обиду, усмирить которую не было сил. Он подался к Андрею, рванул его за плечо, стал трясти, выкрикивая, всхлипывая:

– Андрюха, ты что?! Ты что-о-о?! Как ты мог такое, гад, сволочь? Сколько лет?! Я предавал тебя?! Скажи, я предавал?! А на реке... когда мы оба... оба могли... как Костя Мальцев... я тебя предал?