Пэппи дал мне визитку и сообщил, что работает еще и тренером, а потом ушел сквозь толпу, пожимая всем руки и спрашивая, понравился ли бой.
Вернувшись в зал, Раф не вспоминал о поражении Брэда и занялся своим любимым делом – издевательствам над боксерами во время спарринга.
Я сверился с мировыми стандартами и выяснил, что на профессиональном уровне я не считался бы тяжеловесом. Моей весовой категорией стала бы полутяжелая, приставка «полу-» сразу настраивала на расслабленный лад, как будто в этом весе боксеры неспешно перемещались по рингу и изредка останавливались, чтобы отправить в сторону соперника медленный, несильный удар. Я начал отрабатывать такие несильные удары на груше. Она медленно отклонялась и возвращалась в исходное положение.
Когда я начал тренироваться, мы с Ди жили в Редферне, в новом многоквартирном доме, не без помпы называвшемся «Виндзорские меблированные квартиры». В ту пору Редферн еще находился в переходном состоянии между свалкой, которой он был раньше, и пригородом для среднего класса, которым он еще не стал, и это было неплохо: можно без опаски шляться ночью по улице. Но мы подолгу не выходили из дома – спорили о марксизме, экзистенциализме и моей очевидной неспособности поддерживать чистоту и порядок. Ди хотела, чтобы мы поженились; я хотел, чтобы мы умерли. Каждый раз, когда Джо звонила из Великобритании, чтобы спросить, как у меня дела, и попытаться понять, что же произошло, я рыдал по полчаса, из-за чего потом чувствовал себя черствым, потому что никогда не плакал слишком много. Ди приходила в недоумение от моих слез, которые она считала нарушением разделения труда.
В тот день, когда мы переехали в эту квартиру, продавщица из магазина на углу, пораженная красотой Ди, подарила ей букет цветов. У нас жил кот, которого звали Капитан. Мы много рассуждали о литературе, иногда вместе сидели в джакузи, но бульканье воды всегда сопровождалось одними и теми же вопросами. От Ди:
– Если ты меня любишь, то почему не женишься на мне?
С моей стороны:
– Если ты меня любишь, то почему была готова бросить меня?
Она отвечала, что, когда я уехал, она не могла мне верить, ей было очень трудно, она была утомлена неопределенностью и злилась, что ей приходится терпеть боль – но теперь все уже было позади, мы были вместе, и мне следовало развестись и жениться на ней, как я, по ее словам, и обещал.
Я развелся спустя полтора года после своего возвращения в Австралию, но продолжал уклоняться от женитьбы на Ди, потому что она причинила мне страшную боль, и я не мог простить ей этого, не мог забыть – а она продолжала мучить, заставлять, уламывать меня. Главным доказательством того, что я хотел ее, для Ди мог стать только законный брак; для меня доказательством ее чувств могло стать полное приятие, бескорыстность и дружелюбное отношение с ее стороны.
Ди была моей музой и умудрялась собирать меня по частям даже после того, как сама рвала в клочья. Мне требовалось доказать ей, что я был необходим – даже тогда, когда не был – и что со мной нельзя обращаться как с торговым агентом.
Мой дед Джимми умер в 1988 году, всего через неделю после того, как я уехал из Англии. Позднее я написал небольшой рассказ, где он был главным героем – бывшим австралийским военнопленным, живущим в ветхой лачуге в Бирме со своей престарелой женой. Окончив рассказ, я рыдал, как никогда не рыдал по своему деду. Другие люди тоже рыдали, когда я читал им свое произведение. Я отправил рассказ в «Минджин», который тогда считался самым авторитетным австралийским литературным журналом, и главный редактор купил его. Вторую копию я отослал британскому актеру Уоррену Митчеллу, который тогда гастролировал по Австралии. Митчелл был похож на моего деда, а тот очень ценил его игру в фильме «Пока смерть не разлучит нас». Я спросил Митчелла, согласился бы тот играть моего деда, если бы я переписал свой рассказ как сценарий фильма, и он сказал, что тоже рыдал, читая мое творение, и, разумеется, готов сыграть эту роль. Тогда я поступил на факультет журналистики Сиднейского технологического университета и стал посещать кинодраматургию как курс по выбору. Я даже выиграл фант Австралийской финансовой кинематографической корпорации в десять тысяч долларов на дальнейшее развитие моей идеи.
Мы жили в восточной части Редферна, в десяти минутах от Эвелей-стрит – улицы, где находились самые знаменитые трущобы Австралии. Однажды три года назад, когда я ждал автобус неподалеку от железнодорожной станции Редферн, ко мне подошел контролер, которому я почему-то очень понравился. Он посоветовал мне соблюдать осторожность, особенно если я окажусь на Эвелей-стрит.
Читать дальше