Марк Дэпин - Секс и деньги. Как я жил, дышал, читал, писал, любил, ненавидел, мечтал и пил в мужском журнале

Я искал другие способы зарабатывания денег. Воровать я больше не мог – талант и сноровка уже давно оставили меня. Попробовал сделать хобби профессией и стал донором спермы. Банк донорской спермы находился в четырех милях от Лемингтон-Спа. Как в глупом анекдоте, я сперва постучался не в ту дверь. Открыла молодая медсестра, когда я предложил ей свою сперму, она показала мне, как пройти от их дома сестринского ухода до нужного мне учреждения. Я покраснел, как головка члена, и пошел дальше.

Сестры в спермохранилище были милы и дружелюбны. За один анализ крови мне заплатили треть недельного пособия по безработице, после чего предложили пройти в комнату и наполнить пластиковый стакан размером с батарейку от фонарика. Я зашел в крохотное помещение, где не было ничего, кроме унитаза и шкафа. Я знал, что это за шкаф: парни, которые заглядывали сюда раньше, рассказывали, что он полон порнографических журналов.

Но они ничего не говорили об унитазе. Я стоял, спустив штаны и зажмурив глаза, перед унитазом и силился представить себя где-нибудь в другом месте. Ничего не выходило. Я пытался расшевелить своего приятеля, а вокруг все воняло хлоркой и антисептиками. Да где я мог себя представить в такой обстановке? В очереди к доктору-сексопатологу? Прячущимся от надзирателей в тюремной моечной? Я натянул джинсы и проверил шкаф. В шкафу оказалось два ящика, и в них определенно не было порнографических журналов. Оставались только я и унитаз.

Кого я только себе не представлял – Дебби Херри из «Блонди», Полин Мюррей из «Пенетрейшн», Тину Веймаус из «Токин хедз» или Гей Адверт из «Адвертс», – но каждый раз, когда я был готов кончить, мне приходилось отвлекаться на стаканчик, и это сводило на нет все мои старания. В конце концов ценой неимоверного напряжения фантазии мне удалось выдавить каплю, которую я и предоставил медсестре. В то время еще не было домашних хранилищ, но сперма сохраняет свежесть в течение получаса, поэтому я мог брать работу на дом при условии, что Джо домчит меня до больницы на своем «мини».

После шести спермосдач медсестра сказала, чтобы я больше не приходил. Судя по всему, моя сперма как-то плохо замораживалась. А если называть вещи своими именами, то у меня никак не получалось заниматься онанизмом в собственной спальне.

Я принимал участие в государственных программах для длительно не работающих: мне предоставляли неквалифицированную работу или краткосрочные контракты. Я работал никчемным помощником в музее, неквалифицированным социальным работником и невостребованным советником в отделе экологии.

Большинство моих друзей переехали из центра. Сперва я избегал больших компаний. Жизнь была полна дерьма, но на большее я и не претендовал. Мне никогда не хотелось разбогатеть, купить дом, научиться водить или поехать в отпуск. Мне хотелось написать роман, но писать было не о чем.

Пару недель мы с Гаем проработали в Лондоне художниками-оформителями. Я по-прежнему получал пособие в центре, но выходные проводил на юге.

Каждую пятницу я шел в паб вместе Крисом, которого смутно помнил по универу. У нас была цель – обойти каждый из двухсот трех пабов в Ковентри. На это ушло около года, а после завершения программы мы решили продолжить ее в Уорвикшире. В шахтерской деревеньке Бедворс, заметив пятерых мужиков, стоявших на автобусной остановке, я сказал Крису:

– Мы уже встречали этих ребят.

Их вожак, мужчина крепкого телосложения с татуировкой в виде бульдога, встрепенулся:

– Что ты сказал?

– Мы уже встречали вас. – Так они поняли, что мы не местные, и избили нас, потому что для них не было ничего хуже, чем родиться не на их помойке, не в их дыре – шахтерской деревушке, которая вскоре должна была навсегда расстаться со своей шахтой.

Спустя несколько месяцев после выздоровления я основательно набрался и был сбит машиной. Я хотел умереть, но вместо меня умер отец. Старик лег в больницу для операции на желчном пузыре, ему ввели анестетик, и случился инсульт. Отец умер прямо на операционном столе. Доктора реанимировали его, но после клинической смерти он стал совершенно другим человеком. Кожа сделалась оранжевой, а волосы – белыми и торчащими, как у панка. Ему было комфортно только в ужасно душных помещениях. Однажды он вышел из ванной и присел на край кровати. Моя мачеха делала прическу, когда жизнь оставила отца во второй раз за год. Теперь уже навсегда. В последние месяцы мы с ним иногда встречались, но не очень много.