Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

Ни один из кузенов к вечеринкам особой склонности не испытывал. Хотя Сэмми с ума сходил по свингу, танцевать на своих ногах-трубочках он, разумеется, не мог; нервозность убивала его аппетит, да и в любом случае он слишком стыдился своих манер, чтобы что-нибудь есть; а спиртного и пива он просто не любил. Введенный в порочный круг джаза и болтовни, Сэмми, как правило, беспомощно болтался за каким-нибудь большим горшечным растением. Его дерзкий и беспечный дар к разговору, посредством которого он сварганил «Удивительный миниатюрный радиокомикс», а с вместе ним и всю идею «Эмпайр», на вечеринках мгновенно его покидал. Помести Сэмми в комнату, полную работающих людей, — и его будет невозможно заткнуть. Работа была ему только в радость. А вечеринки были тяжелой работой. Женщины — очень тяжелой работой. Всякий раз, когда в Мазила-студии выпадала возможность приятного совмещения девушек с бутылкой, Сэмми, подобно состоянию Майка Кэмпбелла, попросту исчезал — сперва мало-помалу, а потом — сразу и совсем.

Джо, с другой стороны, всегда был сущей находкой для вечеринок и очень их любил — но в Праге. Он мог показывать карточные фокусы и переносить спиртное; кроме того, он прекрасно танцевал. В Нью-Йорке, однако, все изменилось. Джо приходилось проделывать уйму работы, и вечеринки казались ему пустой тратой драгоценного времени. Разговоры на местных вечеринках были слишком быстры и изобиловали жаргоном — Джо сложно было следить за шуточной болтовней мужчин и лукавыми, уклончивыми высказываниями женщин. Он был слишком самолюбив, чтобы не радоваться ситуации, когда сказанная им фраза невесть по какой причине вызывала в комнате взрыв смеха. Однако самое главное препятствие, с которым столкнулся Джо в связи с нью-йоркскими вечеринками, заключалось в другом. Просто Джо казалось, что ему теперь вообще негоже развлекаться в обществе. Даже когда Джо ходил в кино, он оправдывался перед собой тем, что делает это чисто из профессионального интереса, изучая фильмы ради идей об освещении, образности или мизансцены, которые он мог позаимствовать и применить в своей работе над комиксами. Так что теперь он осадил назад и встал рядом с кузеном, глядя на хмурящийся в свете факелов фасад дома, готовый рвануть оттуда по первому же сигналу от Сэмми.

— Послушайте, мистер Дизи, — сказал Сэмми. — Мне кажется, я должен вам признаться… честно говоря, я еще даже не начинал «Странный фрегат». Вы не считаете, что мне сейчас лучше…

— Да, верно, — сказал Джо. — А у меня обложка для «Монитора» горит…

— Все, что вам нужно, мальчики, это выпить. — Дизи явно не на шутку развеселили приступы угрызений совести у кузенов и внезапное проявление ими трудового энтузиазма. — Тогда вы с куда большей легкостью пойдете бросаться в жерло вулкана. Я так понимаю, вы и впрямь девственники? — Сэмми и Джо дружно заскребли носками ботинок по грубым ступенькам передней лестницы из клинкерного кирпича. Дизи повернулся, и внезапно лицо его сделалось серьезным и наставительным. — Только не позволяйте ему вас обнимать, — сказал он.

Первоначально вечеринку планировалось провести в небольшом танцевальном зале особняка, но после того, как это помещение стало необитаемым от шума дыхательного аппарата Сальвадора Дали, все столпились в библиотеке. Подобно всем остальным комнатам в доме, библиотека была миниатюрной, выстроенной в трехчетвертном масштабе, дабы вселять в гостей неутихающее чувство гигантизма. Вжавшись туда следом за Дизи, Сэмми и Джо обнаружили это помещение до степени неподвижности упакованным трансцендентальными символистами, пуристами и виталистами, составителями рекламных проспектов в костюмах цвета новехоньких «студебейкеров», любителями игры на банджо, авторами статей в журнале «Мадемуазель», специалистами по каннибальским культам Юггогении, птицепоклонниками индокитайских высокогорий, сочинителями двенадцатитоновых реквиемов и слоганов для «дристалла», нового и оригинального английского слабительного. Граммофон — и (понятное дело) бар — также переместили в библиотеку, так что над головами плотно притиснутых друг к другу гостей гуляли ноты соло на трубе Луи Армстронга. Под яркой глазурью джаза и пенным слоем разговоров шел низкий, тяжелый рокот далекого воздушного компрессора. Помимо запаха духов и сигарет в воздухе также витал слабый аромат машинного масла.

— Привет, Джордж. — К ним пробился Муму — круглый и широкий мужчина, вовсе никакой не дылда, с коротким ежиком редеющих медных волос на голове. — Я надеялся, что ты все-таки покажешься.