Анатолий Агарков - Самои

— Маруська-то была?

Племянница пришла в обеденный перерыв. Вместе с Яковом Степановичем, развернувшем на коленях свёрток с закуской, она настойчиво, ради всех святых, уговаривала молотобойца отобедать у неё. Маруся грозилась сбегать домой и принести чугунок картошек.

— Вам обоим что-то блазнится сегодня, — говорил Пересыпкин, взвешивая на руках принесённые племянницей "городские" буханки. — Что я с голоду помираю, или денег у меня нет в столовой пообедать? Из-за чего вы так убиваетесь? Я и этот хлебушек не трону — тёще отнесу, ребятишек побалую. Или думаете, что с пустым брюхом я и не работник? Но кабы знали вы, что со мною сегодня приключилось, так и сами бы про жратву забыли.

Трофим рассказал про обстоятельства, при которых лишился обеда. Потом Маруся принесла ему варёной картошки, а старик Анцупов поделился своим обедом и заставил Пересыпкина его принять и съесть.

Отдохнув и перекурив, кузнецы закончили затвор и продолжали греть и гнуть металл для других заказов.

В конце дня зашёл Вовна, просил-умолял Трофима уступить одну из двух "казённых" буханок хлеба. Не добившись, тайком сунул в Марусин мешок ещё и два тяжеленных кирпича, и Пересыпкин нёс их на горбу все шесть километров до Каштака, предвкушая радость и благодарность домочадцев. А когда со словами: "Принимай, тёщенька, подарок" — бросил мешок на лавку и сломал её, почувствовал, что день закончился. И хотя также неудачно, как и начался, но не бесполезно проведённый, а заполненный нужной и любимой работой.

После семейного ужина он уснул, и опять ему снились тоскующая корова Зорька, заброшенное хозяйство, и искры, искры, искры без конца, и перезвон кузнечных молотов. А из далёкого далёка уж таращилась на уютную избёнку Трофима Великая война.

Экипаж

— Командир, вода поступает, — голос Сычёва был хриплым и дрожал.

— Не промокнешь! — рявкнул Рыков. Он тоже, только казался твёрдым — в душе паниковал.

Не надо бы так с экипажем, подумал Егор, в одной банке законсервированы.

— Сожгут, как пить дать сожгут самураи, — вслух подумал Сычёв.

Лейтенант промолчал. Агапов влез с советом.

— Петька прав — на броню надо бы, командир.

— Сиди, смотри вперёд.

— Дак ни чё уже не видно.

— Тогда слушай.

Агапов стянул с головы шлем.

Подступающая ночь полнилась звуками боя — взрывы, очереди.

Чёрт с ним, подумал Егор, может, пронесёт. Может, не до нас будет самураям — не все же танки увязли. Да и не одна их бригада в атаке — сомнут узкоглазых.

Уселся поудобнее. Неприязненно подумал о лейтенанте — перед самым штурмом припёрся, времени не осталось познакомиться. Что за человек — может трус, может герой? Сунешься в люк, а он шмальнёт в спину, скажет — дезертир. Вполне может — вон как нервничает. А на броню бы надо выбраться — всё надёжнее. Подкрадутся самураи, подожгут, и — прощай, мама дорогая!

— Сидим, глухие и слепые…. - ворчал Сычёв.

Действительно, в тридцатьчетвёрках, пришедших с запада, рации есть и ещё один член экипажа — стрелок-радист. Шмалит себе из пулемёта да тараторит:

— База, база, я одуванчик….

— Может, за подмогой слетать? — предложил Сычёв.

— Заткнись, — посоветовал Рыков.

Не верит, снова подумал Агапов. Где его так пуганули? Вроде молодой. Танк, конечно, знает, и стрелять умеет, а вот воевать не умеет. Нервный он для войны, шибко нервный.

— Давно с училища, командир?

— Тише! Всем трёп прекратить — слушать.

Поспать что ли, подумал Егор. Самое время: заснул, проснулся — в раю. А может, в аду. Мысли потекли неспешные, дремотные, будто старческие.

Восемь лет назад призвали его в армию и увезли на самый Дальний Восток. На берегу Ханки — озеро такое — в посёлке Камень Рыболов квартировала дивизия. То, что будет танкистом, механиком-водителем, Агапов знал давно. Ещё в Троицке на курсах механизаторов обращался к курсантам один преподаватель не иначе, как:

— … ну, что, товарищи танкисты, перейдём к матчасти….

Хорошо служил. На виду был у начальства. Война с финнами грянула, Егор рапорт на стол — хочу, мол, так-их-растак, белофиннов образумить. Не пустили. Фашисты нагрянули. Дивизия тогда зашевелилась. К отправке на фронт готовилась. Два полка из трёх уехали. В аккурат под Москву поспели — задали немчуре перцу. Писали товарищи с запада — видели в смотровые щели, как фрицы драпают, ничего в них особенного нет, бить можно. Погибло, правда, не мало бывших друзей — на то и война. Тогда Егор ещё один рапорт — хочу на фронт.