Галина Щекина - графоманка

Она выползала долго, выливала зачем-то воду из сапог, и звала кого-то. Кого? Мужик из отдела механизации подошел, помог, пожал плечами: “Истеричка. Как Нездешний с Вами работает?”

— Простите, а где… Где автобус?

— Еще чо. В автобус тебя никто не поведет, все заняты.

— Я подожду тут?

— Нельзя, потеряешься… Иди за всеми.

— А…

— Чо еще?

— А ягоды где?

— Так вон они. Нагнись. Вот они.

— О…

Ягод было много, штук пять. Ларичева поискала свое ведро, положила пять ягод и перестала плакать. Все равно надо было вечера ждать.

Но вечер не наступал. Болото выло и ухало, голова у Ларичевой кружилась, она быстро отупела, выплакала горе на первых километрах и замолчала. Теперь если она и тонула, мужик из отдела механизации даже не подходил, чтоб не терять ягодную кочку. Он просто кричал издали:

— Вставай. Эй, встава-ай, у тя двое детей.

— Тей, тей, — отзывалось эхо…

И Ларичева вставала. Потом мужику из механизации надоело это шефство и он рассосался в тумане. Ларичевой стало так тоскливо, что она, кажется, хоть кому была бы рада… Она слепо тыкалась по обобранным кочкам, а как искать необобранные — не знала. Поблукав часа два одна, она опять закричала свое: “Эй. Эй, кто-нибудь…”

Не сразу, но издалека отзывались живые люди. Таким вот образом она пошла на звук и набрела на…Губернаторова. Тот сидел на складном стульчике и пил из баллона зеленый “киви”. Ларичева посмотрела и не узнала.

— Вот как, милая Ларичева! Вы меня как будто избегаете?

— Да нет… А то вы подумаете, что я…

Тут она увидела полное ведро клюквы у этого зазнайки.

Она смотрела, смотрела…

— А почему вас не было в автобусе?

— Потому что я прибыл личным транспортом.

— С Забугиной?

— Почему с Забугиной, дитя мое? Ей же нельзя. Хотите киви?

— Нет, нет. Я хочу умереть.

— Нет, лучше пейте киви. А то еще умрете тут, и я, как кредитор, останусь с носом.

Ларичева пила изумрудную радугу фруктовых ароматов и ею же обливалась.

— Спасибо за все. Я вам верну…

— С процентами, — засмеялся Губернаторов. — А не пора ли нам, пора?

Ларичева пошла за ним, твердо уверенная, что он идет неправильно.

— Мы возвращаемся?

— Конечно. Но по дороге вам еще подсоберем. — И он стал бросать горсти к ней в полупустое ведро. У него был такой совочек зубастый… Как кузов детской машинки: хоп, хоп — и полный, правда, с травой. Да ладно.

— А эту вы сами. — И показал на маленькую, совсем красную от ягод горку.

И Ларичева пособирала, а то больше ничего такого им не попалось. С Губернаторовым она почему-то никуда не проваливалась. Они прибрели на проталинку перед буреломом, и Ларичева заранее задрожала. Подсобрался народ — у кого ведро, у кого два, у кого еще и рюкзачок-с. Все говорили, что болото очень плохое, далекое и дурное. Все говорили, что угорели от газов и проводника надо вообще удавить. Но давить было некого, проводник сам провалился сквозь землю. Позднейшие разборки показали, что настоящего проводника запугали местные жители, а этого уговорил шофер за бутылки. Но и этот завел нарочно и бросил. А пока надо было самим найти автобус.

А Ларичева вообще была нетранспортабельная.

Пошли опять, как медведи, круша ветки и стволы. Ларичева падала все чаще и чаще. Губернаторов шел, как журавль, поднимая ноги на метр в высоту, можно было подумать, он родился в буреломе. Хоть на нем и были темные очки, он усек, что Ларичева полуживая и отнял ведро. Потом она попыталась не идти, а ползти, в глазах у нее заплясали новогодние фонарики, она уткнулась в дерево и не вставала. Тут как на грех оглянулся мужик из механизации и подал сигнал:

— Э-эй, вставай. Двое детей…

Она встала, как боксер. Но без ватника. Мужик покачал головой и вернулся за ватником. Ларичева точно знала, что она была в сапогах. Однако к автобусу она вышла без сапог. А сапоги уже были в автобусе, их тоже кто-то принес. Или, может, это были не ее сапоги…

Она села в автобус, и ей дали из нескольких рук — это, это и еще вот это. Она взяла таблетки типа нитроглицерина, запила их водкой и заела шоколадным печеньем. Где уж было выбирать…

К счастью, она плохо помнила обратную дорогу, хотя и темно было, и юзом ползли точно так же. Домой она пришла вся измолотая и пережеваная до молекулярного уровня. Муж посмотрел на ее жалкие полведра с сожалением:

— И ради этого ты бросала детей?

Она молчала.

Потом сняла ватник, сапоги, штаны и пошла босая, легла на диван. Выглянула вездесущая дочка в ночной рубахе.