Галина Щекина - графоманка

— Потому что он функционер до мозга костей. Что ж ты не любишь функционеров, а тут строишь из него Мересьева?

— Я не строю, я сама бы, наверно, не узрела, но сначала Нездешний, потом этот высокий дух, он меня потряс… Но не будем, не будем. Это дело прошлое, значит, глупо теперь кричать. Ты видишь, я спокойна, я пережила первый шок, волосы на голове не рву, пеплом себя не посыпаю. Хватит бегать встрепанной вороной, каркать во все свое воронье горло… Людям не надо правду, им бы забыться от жизни, а я их могла только ранить…

— Ну, если это так уж важно для тебя… Я ведь не собиралась тебя расстреливать, как этот в рассказе, с автоматом. Мне даже не по себе. (Еще бы тебе “было по себе”. Не каждая героиня сумеет убить своего автора… А ты убила!) Прости меня, Ларичева. Можно все восстановить… Хочешь, вместе вспомним? Давай я тебя опять накрашу, как раньше. Ты не бодайся только… Стукать по палитре теней могут только обезьяны. Разбивая и кроша косметику, ты убиваешь в себе женщину… Вот так, возьмем осеннюю гамму. Тени золотые и коричневые, помада томатная, контур темная охра. Под твою коричневую листву на платье.

— Перестань, — Ларичева сидела и складывала блестящую обертку шоколада, руки ее немножко дрожали. — Во мне убито большее, чем женщина. Отказано в художественном осмыслении мира. Они, эти люди из союза — имеют на это право. Я не имею. Да как же я докажу, что имею это право, если и даже читать не хотят? Значит, Бог не хочет, чтобы я была. Знаешь, кто хочет? Нартахова хочет. Она перезжает в город от своего механизатора и идет в новую газету обозревателем. Меня зовет…

— А ты?!

— А я отказываюсь. Какой из меня журналист?!

— Нормальный! Нормальный из тебя журналист, Ларичева. Ты рецки на фильмы писала? Писала. Ты жизнь замечательных людей фиксировала? Фиксировала. Ты еще сходи к Губрнаторову, он тебе такого нарасскажет про технический прогресс.

— Нет, надо все забыть.

— Э, нет, так не пойдет. Смотри, куда тебя повело. А как же твоя жалость? Ты же говорила — жалко людей. Вот ты и дай понять, что с нами так нельзя. Это будет так солидно, феминистки тебя на флаг поднимут. Давай еще добавим шарма героине, ну, пусть она в политику пойдет, ну, станет президентом. Возьмет в команду старую любовь… Тебе б пинцетом бровки прополоть, а то такие, прямо как не знаю…

— Мне теперь неинтересно. Все перегорело, полный пробой изоляции на корпус, как говорит Упхолов. Меня в перемотку надо… Может, и послужу, как запчасть. А нет — на свалку.

— Ты в зеркало смотри! Из Франции приехала, наверно?

Забугина работала на совесть. Из зеркала смотрела мадам Меланхолия. Ее зеленые глаза манили омутно из густоты ресниц, теней, — как из болота. Виски мерцали золотом и бронзой, на скулах резко проступили впадины, худя овал лица, а тени под глазами вдруг исчезли. Исчезла бы усталость…

Вошла уборщица.

— Девоньки, вы сколь тут будете сидеть? Везде помыла, у вас нет. Закрывать же пора.

Они сложили папки и пошли. А о том, о чем хотели, еще не поговорили. Но Ларичева сказала, что у нее болит голова и спать хочется.

Ларичеву очень стиснуло. Она боялась, что Забугина счастливо скажет, что она залетела, наконец, и начнет спрашивать совета, как быть. Речь, конечно, не идет о том, чтобы забрать Ларичева… Или идет? Или речь о том, чей ребенок, и если бы, например, это случилось с Ларичевой, а с ней и так это случилось, то она бы не стала спрашивать, она же поехала в роддом безо всяких надежд, а у Забугиной муж, все прилично… Неужели Забугиной неясно, что такой ребенок должен, обязан родиться?! И, конечно, Ларичева будет ее утешать и говорить, что надо оставить… Жизнь проходит, годы немаленькие, организм теперь в полном зените… Сколько же можно, наконец! Ребеночек будет вылитый муж, ну, это же блеск. Даже интересно. Дочке и сынку будет братик, елки зеленые. Можно написать рассказ… Но в том-то и дело, что ребенка от Ларичева надо оставить, ведь Ларичев прекрасен, а вот ей, тихой Ларичевой, нельзя оставить не то, что ребенка, а даже — рассказ, и тот нельзя оставить. Ларичеву с рассказом отправили на аборт, и ее никто, никто не спрашивал — ни Ларичев, ни Батогов… Как втянуть, так все постарались, и если уж брать аналогию с забугинской палаткой, то над Ларичевой трудились сразу несколько мужчин — и Батогов, и Нездешний, и Губернаторов, и даже Упхолов помогал, и Ларичев, в какой-то мере… А потом вдруг все отказались. Ребенок уже был, а эти глянули через УЗИ, сказали — не надо нам такого… И как это просто все у них! А Забугина смешная такая! Да рожайте вы все от Ларичева, он только рад будет, просто у Ларичевой — другие проблемы…