Старинная керосиновая лампа висела под потолком, и Алфи, расположившись под ней на шатком ящике из-под яблок, читал в ее тусклом маслянистом свете замусоленную книгу без обложки. В хижине пахло отсыревшей одеждой, дымом и плесенью, и ледяной ветер свистел в ее непрочных швах.
Боль снова полоснула Каролину, она вцепилась в свой раздувшийся живот, и стон сорвался с ее губ. Альфред, поглощеный ружейной стрельбой и похождениями похитителей скота, услышал ее стон через завесу дождевого шума и воображаемый треск шестизарядного пистолета. Удивленный, он поднял голову.
— Кэлайн, в чем дело, а? Ты что? — Он вскочил на ноги, отцовство надвигалось на него угрожающе, как иногда создание оборачивается против творца, и он бросился к жене с широко открытыми от ужаса глазами.
— Ма, — выдавила из себя Каролина между двумя спазмами. — Позови мать.
Он торопясь дернул с проволоки свое пальто. Какие-то вещи посыпались на пол, он отшвырнул их ногой с дороги, на ходу пихая руки в рукава.
— Тебе плохо, Кэлайн? Ты лежи смирно, слышишь? Лежи смирно. Я позову мать.
Он потянул на себя дверь. Набухшее дерево поддалось не сразу, он рванул отчаянно, изо всех сил. Дверь распахнулась, и дождь с ветром ворвались в комнату, и свеча на деревянном ящике потухла. Альфред выбежал и захлопнул за собой дверь. Каролина лежала на полу под тощим одеялом в тусклом свете керосиновой лампы и, обхватив живот, дрожала, ожидая нового приступа боли.
Она застонала, когда боль ножами вонзилась ей в поясницу; и лоб ее покрылся мельчайшими капельками пота. Она заплакала, и рыдания сотрясали ее, и она молила, чтобы поскорее пришла мать. Она боялась, что вот сейчас она умрет, и визжала от страха и острых приступов боли. Дождь барабанил, и на дощатом потолке образовалась течь, где толь треснул вдоль шва. Вода, наконец, просочилась, и у входа образовалась лужа и стала растекаться по полу.
Наконец пришла мать в накинутом на плечи старом пальто, она принесла с собой шахтерскую лампу из комнаты Чарли. Затворив дверь, мать осмотрелась и ласково улыбнулась лежащей на матраце дочери.
— Сейчас, сейчас. Все в порядке, дитя мое.
Она скинула с себя мокрое пальто и бросила его к стене около двери, потом еще раз огляделась, нашла какой-то выступ под потолком, повесила на него лампу и выкрутила фитиль. Она прибавила огня и в другой лампе, взяла кувшин с умывальника и поставила под течь с потолка, и струйка воды тихонько забарабанила по жести.
Мать склонилась над Каролиной и вытерла ей лоб.
— Давно начались схватки, детка?
Каролина застонала.
— Ну, вот. Надо было раньше меня позвать. Мы бы взяли тебя к себе. А теперь видишь? Придется рожать здесь. — Она кашлянула и улыбнулась своими высохшими губами.
Снова начались боли, и Каролина, зная, что мать здесь, дала себе волю и закричала.
— Ничего, ничего, — сказала мать. — Я послала Алфи за сестрой и велела еще сообщить Нзубе. Пусть придет, она всегда помогает в таких делах. — Дождь все шумел за стенками хижины. — Надеюсь, сестра придет вовремя.
Она стала развязывать кипу старых газет.
— Только не тужься, детка. Еще не надо тужиться.
В комнате от двух горящих ламп стало теплее. Дым плыл под потолком, и струйка воды сбегала с потолка в кувшин. А Каролина кричала и кричала.
Мать откинула одеяло и пальто, которыми была укрыта Каролина, и закатала ей до пояса старую рубашку.
— Теперь ты должна приподняться… слышишь?.. чтобы я смогла подложить под тебя газеты. Скорей бы пришла Нзуба. Ну как, сможешь?
Каролина снова вскрикнула и застонала. Звуки, казалось, повисли в хижине. Дождь вдруг забарабанил слабее, ветер швырял его в стены порывами, и течь на потолке вдруг уменьшилась, струйка стала капелью, будто кто-то прикрутил кран.
Затем скрипнула и взвизгнула дверь, и миссис Нзуба вползла в хижину. Ее гороподобное тело сразу заполнило все помещение, и она закудахтала, словно какая-то гигантская птица:
— Ай, ай, хорошо, хорошо. — Под ее тяжестью прогибался пол, но она двигалась бесшумно, как танцовщица. — Вот это дождь.
— Я рада, что ты пришла, Нзуба, — сказала мать. — Я поставила греть воду, и вот газеты.
— Ай, маленькая девочка, — сказала женщина, опускаясь на колени у матраца. Казалось, потеряй она случайно равновесие, она проломит стену. Но, громоздкая, как гиппопотам, она с ловкостью фокусника и с полным знанием дела хлопотала над беспомощным телом роженицы, сочувственно повторяя: — Ох, ох, ох, — всякий раз, когда Каролина начинала кричать.
Читать дальше