Дэвид Ванн - Ихтиология

— Не знаю, просто не знаю, — сказал он вслух. — Ты спишь, Рой? — Нет. — Боже, я просто не знаю.

Это был наш последний разговор. Я тоже не знал, и мне хотелось лишь заползти поглубже в спальный мешок. Его мучила ужасная головная боль, с которой не справлялись никакие лекарства, — только его наигранно-беззаботный голос звучал еще глуше — и другие таинственные пытки отчаяния, которых мне не хотелось ни видеть, ни слышать. Как и все мы, я знал, куда он направляется, но не знал почему. И не хотел знать.

В тот следующий год размах отцовских скитаний на «Скопе» становился все шире: он то ловил альбакора у берегов Мексики, то снова возвращался в Берингово море за камчатским крабом. Он начал закидывать удочку с высокой просторной кормы и однажды поймал несколько крупных лососей, которых тут же и выпотрошил. Вернувшись в порт — теперь продажа «Скопы» была неминуема, поскольку после двух убыточных лет ему больше не дали бы кредита, налоговики подбирались все ближе, и улетать было уже некуда, — он взял в кабине свой «магнум» калибра 44 и вышел обратно на серебристую корму, под набрякшее серое небо и крики чаек, так и не сменив ботинок, заляпанных темной кровью свежепойманных лососей. Возможно, он с минуту помедлил, но я в этом сомневаюсь. Весь его порыв состоял из чистого воздуха, и земля не могла служить ему помехой. Он расплескал себя среди лососевых кишок, и чайки клевали его останки добрых несколько часов, пока его не обнаружил дядя, поднявшийся из машинного отделения.

Мы с матерью уцелели. Мы не взмывали так далеко ввысь, и нам неоткуда было падать. После звонка дяди, сообщившего нам новости, мы выпили бульон с несколькими плавающими в нем горошинами, а вечером, когда небо из синего стало черным, сели в гостиной перед аквариумом, залитым флуоресцентным светом. К тому времени радужная акула научилась неплохо ориентироваться и реже тыкалась в стекло. Ее пустые глазницы, прежде испещренные тонкими кровяными прожилками, затянулись непрозрачной белесой пленкой. Рыба-брызгун — наполовину челюсть, наполовину хвост, плавающая всегда под углом в сорок пять градусов к горизонтали и умеющая плеваться водяными бусинами, — нетерпеливо бороздила поверхность своей сильной нижней губой, и в какой-то момент — я не знаю, когда именно, потому что после чьей-то смерти время замирает, и ты не чувствуешь, как оно течет, — я встал, чтобы принести ей баночку с мухами. Я выпустил одну в пространство под крышкой, снова заклеил дыру липкой лентой и сел рядом с матерью наблюдать за знакомым ритуалом, этим реликтом нашей прошлой жизни, но я знал, что потерял к нему интерес. Рыба-брызгун напряглась, затанцевала в дрожащем круге, центром которого была ее загнутая губа, следя за полетом мухи с расчетливым спокойствием, и выплюнула свою бусину с такой скоростью, но настолько легко, что ничего как будто и не случилось, однако муха уже трепетала в воде, поднимая вокруг мельчайшую паническую рябь.

Перевод Владимира Бабакова .