Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

Она стояла в тесном туалете и считала свои деньги. И это было поведение воровки. Честному человеку подобает сидеть за столом на кухне и раскладывать сотню к сотне, десятку к десятке, чтобы все было видно. Но она не могла себе позволить такую беспечность. Потому что знала: едва Биргер увидит деньги, как они станут его. Не то чтобы он когда-нибудь такое говорил, наоборот, это ведь были их общие накопления, она должна это понимать, но она должна понимать и то, что они ведь не могут позволить себе дорогих датских ламп и старинных бюро. А занавески? Чем плохи те, что уже висят в той комнате на чердаке? А? Она ведь там заниматься собирается, а не интерьер разглядывать?

Трусость. Вот как это называется. И мелочность. Она — трусиха, которая ведет себя мелко, позволяет себе врать, действовать тайком и заводить собственные секреты, которая притворяется жизнерадостной, открытой и доверчивой, а на самом деле — пуглива, замкнута и подозрительна. Она закрыла глаза. Не думать об этом сейчас. Нет, она будет думать о том, как там внутри будет красиво. О том бюро, которое она видела в антикварном магазине и дала за него сотню задатка. И о той дорогой датской лампе с белым гофрированным абажуром, которую она уже купила и очень незаметно поставила позади старых стульев на чердаке. Шторы она купит в Копенгагене, когда наступят летние каникулы. Она отправится в Magasin du Nord и только укажет рукой… Два с половиной метра вон того, пожалуйста!

Один раз она там уже побывала. Однажды перед пасхальными каникулами она, можно сказать, заставила Элси поехать с ней в Копенгаген. Этот день начинался довольно уныло — серым небом над Эресунном, запотевшими бутербродами с сыром на пароме и немотой между Инес и Элси, словно нараставшей с каждой минутой, немотой, из-за которой Элси беспрестанно отводила в сторону взгляд, а Инес трещала без умолку. Они никогда не могли говорить о самом главном, им по-прежнему было нечего сказать друг другу, поэтому Инес приходилось болтать ни о чем, и она это делала, покуда все слова вдруг не кончились посреди разговора. Элси сперва не заметила, что сестра умолкла, она стояла, держа пакет с занавесками под мышкой, и смотрела в сторону, а потом вдруг бросила взгляд на Инес:

— Ты пообедать не хочешь?

Инес кивнула. Она была так измучена собственной болтовней, что не смогла даже выговорить «да».

— Я угощаю, — сказала Элси.

И они молча сидели в ресторанчике друг напротив друга, но спустя секунду после того, как официант поставил перед ними датские бутерброды, Элси вдруг замерла с вилкой и ножом в руках и, подняв глаза и пристально посмотрев на Инес, спросила:

— Как у него жизнь, по-твоему? На самом деле?

Инес не могла ответить, несколько мгновений она искала привычную ложь, которая сделала бы Элси больно и напомнила ей, что если она и мать Бьёрна, то и Инес тоже, но иначе и глубже, но так и не нашла этих слов, только сидела и смотрела прямо перед собой.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Понятия не имею.

И так оно и продолжается до сих пор. О Бьёрне можно прочитать в любой газете, кроме того, он звонит каждую неделю, а время от времени навещает их, а сейчас спит в комнате прямо под ней, но Инес, которая была его матерью с четырехмесячного возраста, понятия не имеет, как у него жизнь. Она замотала головой. Не надо думать об этом. Она больше никогда не будет об этом думать.

А будет думать о своей комнате. Своем собственном кабинете.

Бьёрн стоял на пороге кухни и тер кулаком правый глаз. Как ребенок. Совсем маленький ребенок.

— Доброе утро, — пробормотал он.

Биргер что-то буркнул в ответ из-под утренней газеты, но Инес обернулась, она была уже одета и причесана и улыбалась той особенной улыбкой, которая предназначалась только Бьёрну.

— Доброе утро! Завтракать будешь?

Волосы у него всклокочены, под халатом — только футболка и трусы, и никаких признаков умывания или принятого душа, но это она вообще не комментирует. Будь на его месте Сюсанна, все было бы иначе — попробовала бы она сесть за стол неумытая, в ночной рубашке и халате. Шума, крика и ругани не оберешься. Но Сюсанна — не Бьёрн, и ей, естественно, нечего рассчитывать на такой же прием, как он, — ни тут, дома, ни вообще где бы то ни было.

— Что, не с той ноги встала?

Бьёрн протянул руку и потрепал Сюсанну по голове, усаживаясь за стол. Она чуть отшатнулась, словно уворачиваясь:

— Отстань!

Он тут же улыбнулся. Это вознаграждение, своего рода благодарность за то, что она по-прежнему видит в нем обычного старшего брата. Но ей нельзя заходить слишком далеко, сердить его по-настоящему, поэтому она так же поспешно улыбнулась в ответ. Инес появилась возле Бьёрна с кастрюлей каши и лучезарной улыбкой: