Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

— I'm all yours, [37] «Я весь — ваш» (англ.). — выкрикнул он и раскинул руки.

И тогда это случилось. Посреди третьей композиции.

Сперва он почти ничего не заметил. Думал, это только те девчонки, на которых он посмотрел, не смотрят на него, похоже, даже и не слушают, а сидят, приоткрыв рты и уставившись на что-то у него за спиной. На Томми, возможно. Некоторые девчонки предпочитали Томми, это он знал. Как правило, переростки, на голову выше сверстниц. А может, это просто чокнутые. Потому что чокнутые среди фанаток тоже попадались.

Первый смешок обескуражил его. Он сбился на секунду-другую, изумленно окинул взглядом публику. Почему они ржут? Песня ведь совсем не располагает к смеху. Crying in The Chapel. Кошмарная вещь, но он сам настоял, чтобы ее включили. Ему нравилось слушать, как его голос звучит почти как у Элвиса, если не лучше…

Вот они снова засмеялись. Уже громче. Но теперь он не сбился, а продолжал петь и вдруг подумал про Пекку Лангера, музыкального ведущего, который обозвал эту песню в какой-то своей передаче «Я квакал в часовне». Может, они поэтому засмеялись, и от этой мысли он сам чуть улыбнулся и начал следующий куплет: Every sinner in the chapel…

Теперь парни с высокими воротниками взвыли от смеха, один из них привстал и замахал правой рукой, другой вытирал глаза кулаком, третий лупил себя по коленкам, а потом схватился за живот. А далеко, на дальнем краю толпы, раскачивался сиреневый зонтик. Она тоже смеялась, его sweet sixteen… И даже та некрасивая девчонка, которая только что сидела, сложив ладони, словно молясь ему, теперь хохотала, разинув рот. Но смотрела не на него. Он затаил дыхание и прошелся взглядом по рядам. Да. Точно. Никто больше не смотрит на него. Все смотрели на нечто у него за спиной.

Следующий куплет. Meet you neighbour in the… Теперь его уже не было слышно. Но он все еще не собирался сдаваться, он продолжал петь и только медленно повернулся, встал в профиль — никогда не поворачиваться спиной к публике, долбил в памяти голос Карла-Эрика, ни при каких обстоятельствах, — чтобы увидеть, над чем они смеются.

Роббан.

Это Роббан вышел на сцену. Роббан все это время кривлялся у него за спиной. Теперь он стоял на коленях, изображая всхлипывания, вытащил веревку из кармана пиджака, веревку с петлей, и нацепил на шею. Публика выла от восторга, какая-то девчонка заорала так пронзительно, что ее голос перекрыл общий рев: «Нет! Не надо, я люблю тебя!» Роббан замер, прижав обе руки к сердцу, а потом притворился, что его душат слезы, и полез в другой карман. Достал оттуда игрушечный пистолет. Схватился левой рукой за веревку вокруг шеи, изображая, что вешается, а правой прицелился себе в висок из пистолетика. Как персонаж идиотского комикса. Рядом с ним стоял Томми и улыбался, он играл и улыбался и жадно смотрел то на Роббана, то на Бьёрна. А в боковой кулисе стояла Ева и смеялась, прислонясь к черной стене, хохотала во все горло.

Белая ярость охватила Бьёрна. Такой сверкающей белизны, что он ослеп.

Издевательство. О, об этом он знал достаточно. Над ним начали издеваться в первый же день, как он пришел в школу. Над тем, что он красавчик. Над тем, что Инес заставляет его учить уроки. Над тем, что учительница с ним сюсюкает. Что он любит петь. Нравится девчонкам. Что у него нет мамы и папы, а только Инес и Биргер.

И то, что делал теперь Роббан, было именно издевательством. Он издевался над Бьёрном. Потому что Бьёрн может петь как Элвис. Потому что некрасивые девчонки при виде него молитвенно складывают ладони. Потому что Сюсанна ему не родная сестра, а Ева не его девушка. Потому что он едва знает свою маму, а сегодня отказался ее выслушать, когда она собралась рассказать про его отца.

Бывший. Пять минут назад он им не был, а теперь стал. Он — Бьёрн Хальгрен. Бывший кумир.

Он перестал петь и выронил микрофон и услышал, как затрещало в динамиках, когда тот покатился по сцене. Музыка продолжала звучать, но как-то неуверенно, почти вяло. Мгновение он стоял неподвижно, а потом сделал три шага и ударил ногой. Роббан упал навзничь и лежал, удивленно глядя вверх, а потом поднял руку и поднес к нижней губе. Оттуда текла кровь. Он попытался подняться, но Бьёрн нанес новый удар. И услышал, как захрустело, когда его ботинок снова угодил Роббану в рот.

Зубы, подумал он тут же. Я выбил ублюдку зубы. И это прекрасно, это так прекрасно, что наконец…

Музыка смолкла. Бьёрн наклонился над Роббаном и ударил снова. Один раз. Два раза. Три.