Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

— Бьёрн, ну пожалуйста…

— Ты только в гости заходила. Пару раз в год. Или раз в пару лет. Я ведь не тот случай, чтобы особо скучать.

Элси закрыла глаза, но этот голос не выключишь.

— Очень может быть, что ты меня родила. Но ты никогда не была мне мамой. Потому что я не был тебе нужен. Никогда не был.

— Ты был мне нужен, только…

— Я знаю то, что знаю. И мне этого достаточно.

Элси, вдохнув, попыталась перебить:

— Ты же не знаешь, как все было…

— А я плевать на это хотел! — выкрикнул он пронзительным голосом, повернулся к ней спиной и оперся руками о мойку.

Элси чуть поникла, а хотелось поникнуть еще больше, упасть щекой на серый пластик обеденного стола и сидеть так, пока не умрешь от голода или жажды, и поэтому на всякий случай она поставила локти на стол и подперла голову руками. Нельзя причинить ему такой неприятности. Если она умрет, то пусть это будет от болезни или несчастного случая, чтобы он никак не был к этому причастен. В воображении возникла картинка: ее голова показывается над серой водой моря, но лишь на мгновение, настолько краткое, что не успеть даже рта открыть и позвать на помощь, прежде чем холод вопьется и вновь утащит в глубину, в ту великую тишину, что так напоминает эту великую тишину — на кухне, здесь и теперь. А вслед за тишиной придет и тьма…

Она моргнула. Ерунда. Фантазия. Потом, вдохнув, начала снова:

— Я просто хочу…

И он снова перебил ее, но не поворачиваясь и не глядя на нее:

— Я не желаю этого слушать! Как ты понять не можешь? Я правда не желаю знать всего этого дерьма!

И его голос заставил ее замолчать. Это был голос старика, усталый и обреченный. Она сидела не шевелясь и смотрела на его бордовую спину. Он застыл, едва дыша. Такой взрослый и такой все-таки маленький. Всего девятнадцать лет. Почти двадцать. Ему столько же, сколько было ей, когда она отправилась учиться на радистку в Кальмар, и он такой же ранимый, пожалуй, даже ранимее. Она решительно подавила гнев, вдруг шевельнувшийся внутри, эту змейку, поигрывающую высунутым язычком, которая молча напомнила Элси о том, чего Бьёрн стоил ей тогда, змейку, шептавшую про стыд и страх, боли и одиночество, а потом, улыбнувшись своей змеиной улыбочкой, — обо всем, что обрушилось на него. Успех. Слава. Деньги. Задержав дыхание, она пыталась рассуждать здраво. Какая разница? Дело ведь не в том, что этот мир сделал с каждым из них. А в том, что она сама сделала с Бьёрном.

— Прости, — сказала она наконец, но голос прозвучал сухо. Словно она на самом деле не просила прощения.

Он не ответил. Может, вообще не расслышал. Он по-прежнему стоял неподвижно, повернувшись спиной. Она сидела так же неподвижно, а потом вдруг поднялась и задвинула свой стул под стол. Это ведь невозможно. Бесполезно. Бессмысленно. Бьёрн не намерен ни смотреть на нее, ни говорить с ней. Она тихонько выскользнула из кухни, но на миг остановилась в дверях и взглянула на него в последний раз. Он все так же неподвижен. Блестящие волосы упали на лицо и заслонили его. Он больше ей не виден. Совсем. Затем она перешагнула порог и неслышно вышла в холл.

— Какого черта!

Он оторвал кусок бумажного полотенца и высморкался, потом скрючился над мойкой, когда плач стал накатываться снова. Какого хрена! Не позволять себе этого думать! Не сметь!

Он закрыл глаза, ища в себе гнев. Нашел. Стал распалять его. Заставил подниматься, расширяться, как тесто на дрожжах. Долбаная старуха! Чертова ведьма! Это подействовало. Он стоял не шевелясь, пытаясь загнать слезы назад. Спрятать. Забыть. Потом наклонился и открыл кран, зачерпнул ладонями холодной воды и ополоснул лицо. Снова стоял неподвижно, и вода текла на халат. Прогнал прочь все мысли. Отметил, что малая часть его «я» сохранилась совершенно невредимой, а в другой части осталось место лишь для одного влечения. Но влекло его не к Кэролайн, не к Элси, не к успеху, не к деньгам. Его влекло ничто. Отдых в месте, которого нет нигде.

— Горевать не стану, — проговорил он вслух.

И тут же обернулся. Что было нелепо, никто ведь не слышал. Он опять один. Один и совершенно спокоен. Он снова потянулся за бумажным полотенцем, оторвал клочок и тщательно промокнул лицо. Открыл дверцу под мойкой, выкинул мокрую бумагу в ведро, повернулся. Окинул взглядом кухню.

Вот так. Теперь он снова стал собой. Бьёрном Хальгреном. Поп-иконой.

— Не может быть! Элси Хальгрен, неужели?

По асфальту возле телефонной будки разгуливала трясогузка, покачивая хвостиком. Элси крепче прижала трубку к уху и неуверенно выпрямилась.