Андрей Рубанов - Психодел

Мила опять улыбнулась; приятель Монаховой принадлежал к редкой породе людей, умеющих материться стильно и со вкусом.

– Она говорит: нет, ты самый лучший, я тебя обожаю, ты такой умный, ты такой трудолюбивый, ты приехал из города Владимира без копейки и стал известным, блядь, человеком... Ты культовый, ты успешный, ты крутой, ты нереально мощный... Твои статьи читает вся страна... Ага, говорю, всё так. Не отрицаю. И культовый, и приехал без копейки, а чем восхищаться? Этим, говорит она, этим и надо восхищаться. Дура, говорю я, этим не восхищаются, этого стыдятся. «Сладкую жизнь», говорю, пересмотри, которое Феллини кино, там про таких, как я, всё сказано. Да я, говорю, десять раз Москву на свой Владимир поменяю, потому что там никто не культовый, ни одного культового деятеля на весь город, и никто не берет с лоха миллион долларов за работу, которая стоит две тыщи с копейками. Если работа стоит две с копейками – возьмут пять. Или семь. В крайнем случае – десять. Но не лимон! Меру соблюдают, края знают. Вот смотри, говорю, мы с тобой лежим, голые, и любим друг друга. Неужели даже в постели с тобой, любимая, я должен разговаривать на этом гнилом офисном жаргоне? «Культовый», «успешный»... Наверное, говорю я, если двое лежат ночью голые, они должны называть вещи своими именами! Вот при советской власти люди на партсобраниях врали и лицемерили, а ночью в койке разговаривали откровенно. Почему сейчас мы с тобой лежим в койке и лицемерим? Я, говорю, не хочу в постели быть «успешным» и «культовым». А хочу быть просто голым и пьяным. Я приехал и продал себя, попал в струю, подсуетился, встроился в систему, где фуфло продается как реальная вещь, а реальные вещи вообще не продаются, потому что их никто не делает... Я, говорю, сам себя растоптал – а ты мне про гармонию...

Дима ухмыльнулся.

– И мы разбежались. А потом Машка появилась. И сразу мне стало хорошо. Знаешь почему?

– Конечно, – ответила Мила. – Потому что для нее ты не культовый персонаж, а просто мужчина.

– Вот, – мрачно сказал умный Дима. – Она умеет любить. Она любит меня не за то, что я культовый, а за то, что у меня член твердый. И грудь волосатая.

Раскрасневшаяся Монахова вернулась, с разгону прыгнула на него, осведомилась:

– Обо мне говорите?

– Обо мне, – сказал Дима.

– О тебе? Врете! Ты скучный. О тебе невозможно говорить. Лучше говори обо мне. Если б не я, ты бы пропал на хрен! Это я тебя сделала. Ты ведь, когда я тебя встретила, был дурак надутый. А сейчас – вот: нормальный веселый мужчинка. Ты меня любишь?

– Я не умею, – сказал Дима.

Маша погладила его по голове:

– Ничего. Потерпи до вечера. Я тебя научу.

Ресторанчик был совсем маленький, на шесть столов. И явно недешевый. Дизайнерский: буфеты времен позднего Хрущева или раннего Брежнева, свернутые салфетки в металлических кольцах, по стенам – полки с виниловыми пластинками, плакатики с мускулистыми пролетариями и плечистыми крестьянками. Мила ощутила неудовольствие. «К чему этот размах, – подумала, – зачем швыряться тыщами, все-таки два года вместе, лучше бы купил что-нибудь полезное...» Тут же испугалась. Желание сэкономить деньги жениха – это же кошмар, хуже чем старость; куда исчезает романтика в год твоего тридцатилетия?

«Что-нибудь полезное». Что может быть полезнее маленького, на шесть столов ресторана, где свечи горят и цветами пахнет?

Кстати, все столы были заняты почему-то одинокими мужчинами при галстуках и букетах, у кого розы, у кого орхидеи – видимо, дамы опаздывали, но Борис оказался верен себе и сидел на лучшем месте, в углу возле окна, смотрелся шикарно, настоящим принцем со всеми ультрасовременными опциями: двойка оттенка «бензин», белая рубаха, выбрит с изумительным тщанием, взгляд сенбернара, немигающий, флегматичный, а плечи – вдвое шире, чем у любого из остальных присутствующих. Правда, он был без букета, и вид имел не слишком торжественный.

Встал навстречу, Мила поцеловала его в щеку, села, огляделась: да, она единственная женщина в зале. «О боже, – подумала, – теперь все будут на меня глазеть».

– Как тебе местечко? – спросил Борис.

– Приятное. Только народ какой-то... странный. Давно ждешь?

– Неважно.

Кавалер справа – молодой парень с худым вдохновенным лицом – перестал стесняться: развернулся всем корпусом, сложил руки на груди и сосредоточился на изучении ее декольте.

– Здесь хорошая рыба, – сообщил Борис. – И вино с юга Италии.