Джон Апдайк - Болгарская поэтесса

– Ну разве не любезно с вашей стороны, что вы пришли? – У Бека получился самый настоящий вопрос, на который он ожидал ответа, не важно какого.

Она обратилась к толмачу по-болгарски.

– Она говорит, – сказал тот Беку, – что извиняется за опоздание.

– Но ей же только что позвонили!

В теплом смятении и радости Бек заговорил с ней напрямую, позабыв, что его могут не понять.

– Я ужасно виноват, что отвлек вас от утренних дел.

– Приятно познакомиться, – сказала она. – Я слышала о вас во Франции.

– Так вы говорите по-английски!

– Нет. Очень мало.

– Но все же говорите .

Из угла комнаты для нее был принесен стул. Она сняла пальто, под которым оказался такой же светлый костюм, словно каждая деталь ее одежды была частью нерушимого целого. Она села напротив Бека, положив ногу на ногу. Он заметил, что у нее красивые ноги; лицо показалось широким. Опустив веки, она одернула юбку до колен. Ему показалось, что она спешила, спешила к нему , и его, все еще взволнованного, это растрогало больше всего.

Он говорил с ней предельно отчетливо, поверх фруктов, боясь повредить и сломать хрупкий мостик ее английского языка.

– Вы поэтесса. В молодости я тоже писал стихи.

Она так долго молчала, что он уже не надеялся дождаться ответа. И тогда она улыбнулась и произнесла:

– Вы и теперь не стары.

– Ваши стихи. Они трудные?

– Их трудно… писать.

– Но не читать?

– Думаю, не очень.

– Хорошо. Хорошо.

Вопреки творческому кризису, Бек сохранил незыблемую веру в свою интуицию. Он никогда не сомневался, что где-то для него открыта идеальная дорога и что он изначально одарен чутьем, которое послужит путеводной нитью его судьбы. Он любил – долго ли, коротко ли, взаимно ли, безответно ли – с дюжину женщин. Но все они, теперь он осознал, лишь приближенно походили на неведомый прототип, не дотягивая до него самую малость. Его нынешнее изумление было вызвано вовсе не тем, что эта идеальная женщина наконец появилась; он всегда ждал, что рано или поздно это случится. Не ждал он того, что она явится ему здесь, в этой далекой, несчастной стране, в комнате, залитой утренним светом, когда в руке у него будет фруктовый нож, а на столе перед ним – золотистая, рассеченная точно пополам сочная груша.

Странствующие в одиночку мужчины испытывают нечто вроде романтического головокружения. Бек уже влюблялся в веснушчатую посольскую жену в Праге, в певичку с выпирающими зубами в Румынии, в холодную монголку – скульптора из Казахстана. В Третьяковской галерее он влюбился в лежачую статую, а в московском балетном училище – сразу в целый класс молоденьких балерин. Войдя в комнату, он был поражен щекочущим нос ароматом юного женского пота. Девушки шестнадцати-семнадцати лет, в пестрых трико, так усердно вращались на пуантах, что тесемки развязывались. Серьезные ученические лица венчали неосознанную дерзость тел. Зеркало от пола до потолка удваивало глубину комнаты. Бека усадили на скамью под зеркалом. Каждая девушка строго смотрела поверх его головы в зеркало, замирая на долю секунды во вращении, – величавая пауза и отрывистый поворот головы. Бек попытался вспомнить строки из Рильке [5], передающие этот поворот и замирание: «Разве не запечатлелся рисунок, прочерченный хлестким мазком твоих черных бровей по стене твоего круженья?» В какой-то момент преподавательница, оплывшая пожилая украинка с золотыми коронками, прима тридцатых годов, встала и воскликнула нечто, переведенное Беку как «Нет, нет, руки свободны, свободны! » И, показывая, как это сделать, она исполнила стремительный каскад пируэтов с такой гордой непринужденностью, что все девушки, прибившиеся к стене, как серны, зааплодировали. И Бек влюбился в них за это. В каждой своей любви он порывался кого-то спасать – девушек от рабства упражнений, статую – из ледяных объятий мрамора, посольскую жену – от занудливого, притворно-серьезного супруга, певичку – от ежевечернего унижения (она не умела петь), монголку – от ее бесстрастных соплеменников. Но болгарская поэтесса предстала перед Беком совершенной, цельной, уравновешенной, самодостаточной и ни в ком не нуждалась. Он был взволнован, заинтригован и на следующий день навел о ней справки у человека с заячьим ртом – романиста, ставшего драматургом и сценаристом, который сопровождал его в Рильский монастырь.

– Она живет своим творчеством, – сказал драматург. – В этом есть что-то нездоровое.

– Но на вид она вполне здорова, – ответил Бек.