Контурные карты для взрослых (сборник)

Вывески «Евроокна», «Дом мод», «Империя обуви» чередуются с лозунгами: «Рамзан Кадыров — достойный сын чеченского народа», «Спасибо за возрожденный город, Р.А. Кадыров», «Рамзан, аргунцы с Вами!»…

Портреты Кадырова — почти на каждом доме. Часто встречается триптих: Кадыровотец, Кадыровсын и Путин — вероятно, святой дух.

В городе еще не успели восстановить водопровод, и большая часть живет с привозной водой, которую покупают. Над источниками стоят многочисленные серные бани — горячая вода бьет изпод земли. Работа есть далеко не у всех, ктото держит скот, ктото торгует на рынке или занимается частным извозом. У дорог продают бензин в десятилитровых баллонах — его варят из конденсата. Относительно приличную зарплату получают врачи, в туберкулезном диспансере со следующего года обещали до тридцати пяти тысяч рублей, около двенадцати тысяч — зарплата нарколога.

Пятидесятилетняя Татьяна, родившаяся и выросшая в Грозном, работает в нефтяной промышленности, получает шестьсемь тысяч рублей. Она не уезжала из города ни на день, военные действия пересидела в квартире. Оконные проемы завешаны фольгой, воду еще не провели.

— Мы так и пересидели всю войну коммуной — я и три семьи из подъезда.

— Русские семьи?

— Нет, кроме меня, все чеченцы. Русские уехали почти все, сейчас потихоньку стали возвращаться. Если бы не Мадина с мужем, не знаю что бы я делала.

— А как вообще чувствует себя русская женщина среди чеченцев?

— Есть специфика, но особо ее не замечаю — я же местная. Гордый народ, взрывной, опасный, но открытый. Это Кавказ. Уклад кавказский жестокий, как здешнее солнце, но очень логичный. Просто — другой. В Москве бы я не смогла жить — была там, на ногу наступят в метро — и сразу скандал. Говорят, там в одном доме люди живут, а как зовут друг друга — не знают. Тут все подругому.

Таня достает припрятанный спирт, быстро и незаметно накрывает стол. На московского гостя приходят посмотреть соседи — чеченцы.

— А боевики?

— Когда один из соседей в боевики уходил, сказал, что будут обстреливать наш район и чтобы спала одетая, и сумку собрала. А когда снаряды падали, Иса вон пятнадцать человек под огнем в убежище отвел, не глядя — русские ли, нохчи.

Сосед Иса смеется: «Я в Афгане служил, привычный». Он смущается оттого, что его хвалят. «Политика политикой, война войной, а соседи родные, свои».

— А еще одной войны не боишься?

— Бояться сил больше нет. Кончился страх. Но и силы кончились — чувствую, что еще одной войны уже не переживу, устал мой ангелхранитель.

В республике масштабно отмечают день рождения Рамзана Кадырова. На площади гуляет народ, из проезжающей машины раздается автоматная очередь — салют.

В центре заканчивается отделка мечети — как говорят, самой большой в Европе. Вечером над ней светится красным неоном «Марша ба Хьо мархи бут» — «Добро пожаловать, месяц Рамадан!». На расстоянии остановки от нее православная церковь.

У ворот стоит охранник с автоматом, еще один ходит по двору. В храме идет служба, святой отец занят, но удается поговорить со старшей — недоверчивой женщиной средних лет.

— Большой приход у вас?

— Да вон, сами же видите — семь человек на службе.

— Не обижают тут вас?

— Да пока охрана с автоматами — нет. Уйдет если охрана — стекла в момент выбьют. То окурки на территорию кинут, то еще что.

Молодые приходят — якобы помолиться и свечки переворачивают, плюют.

Из припаркованной рядом с оградой машины внезапно раздается чеченская музыка на полную громкость. Староста подбегает к ограде и кричит: «Выключи немедленно, совести совсем нет!» Музыку выключают.

— Да что спрашивать, сами же видите!

— Уехать хотели бы?

— Очень. Но некуда. Мы никому не нужны.

Из ворот церкви выходит женщина в косынке, быстро надевает большие темные очки, уходит скорым шагом. За мгновение мы успеваем заметить высокие брови вразлет, орлиный нос, смуглую кожу. Приехавшие со мной чеченцы возбужденно переговариваются — неужели чеченка? Нет, говорю, наверное, осетинка. Похожа на осетинку. Православная чеченка — повод для большого скандала, ее семья станет прокаженной, никого из семьи не возьмут замуж, определенные круги могут объявить охоту на нее — объясняли мне когдато.

Умар не любит, когда вспоминают его прошлое имя. Когдато его звали Олегом — он принял ислам еще в начале девяностых.

Женат на чеченке, по ковру ползает семимесячная дочь.