Сергей Аксентьев - Беспокойные дали

Истинные знатоки своего дела всегда рассказывают удивительно просто и захватывающе интересно даже о самых сложных, сугубо профессиональных и на первый взгляд мало понятных для случайного слушателя вещах. А Реза Магомедович рассказчиком оказался великолепным. Андрей слушал не перебивая.

— Ну, мы, кажется, заболтались, — спохватился собеседник, — третий час ночи. Скоро Махачкала. Надо бы вздремнуть пару часиков, а то у меня сегодня ещё и лекция в университете. Кстати, город очень красив и зелен.

— Знаю, — ответил Андрей

— А вы, что бывали в Махачкале?— полюбопытствовал собеседник.

— Бывал в июле 1963, — Платонов поколебался и сообщил, — на вручении Ленинской премии Расулу Гамзатову!

— О — о! — вам крупно повезло, расплылся в улыбке Османов.

Возвратившись в купе, Платонов прилег. Хотел почитать, но от тусклого света ночника быстро устали глаза. Одолеваемый дремотой мозг отказывался воспринимать прочитанное, веки всё чаще схлопывались, и их всё труднее становилось разлеплять, книжка то и дело выпадала из обмякших рук.

…И приснился ему белый слон, уныло бредущий по кромке морского прибоя. В его потухших глазах стояли слезы. Мощный хобот безвольно болтался, словно обрывок толстого каната.

— Куда ты идешь? — обратился к слону некто не видимый, голосом Андрея.

— Иду в холодную страну. Мой повелитель, иранский шах подарил меня русскому царю, — печально отвечал слон и внезапно куда-то исчез. Тут послышался топот и ржание лошадей, гортанные крики и разбойничий посвист. На обезумевшего от страха Андрея неслась конница Тамерлана. Он вскрикнул и проснулся…

Поезд стоял. В коридоре слышались торопливые шаги.

— Побыстрее на выходе. Стоянка сокращена. Опаздываем на час,— подгоняла замешкавшихся пассажиров проводница.

По крыше вагона барабанил дождь. Андрей отодвинул занавеску. Капли, ударяясь о неостывший за ночь асфальт, поднимали небольшие белые облачка водяной пыли очень похожие на дымы дальних артиллерийских разрывов. Его ночной визави в плаще до пят, нежно укрывал от секущих струй хрупкую женщину с букетом полевых цветов. О чем-то, оживленно беседуя, они, смеясь, бежали по перрону.

Платонов вскочил. Быстро оделся и уже взялся за ручку двери, чтобы хоть из тамбура посмотреть на памятные места, но скрипнули тормоза, и поезд плавно начал движение. Медленно наплывая, в окне появилось знакомое здание вокзала с надписью на красно-сером фронтоне МАХАЧКАЛА. За десять лет оно совсем не изменилось…

Это Расул Гамзатов. «Высокие звёзды». Перед отъездом на технологическую практику в Каспийск, Платонова и его одноклассника Вадима Кузина вызвал начальник училища. В кабинете находился и их руководитель капитан 1 ранга Блюмин. Видимо между Блюминым и адмиралом до их прихода состоялся какой-то приятный разговор, поскольку оба пребывали в отличном настроении. Выслушав доклады о прибытии, начальник училища подошел с каждым поздоровался за руку и пригласил сесть.

— Вот, что молодые люди, — обратился он к смущенным курсантам, — Федор Аркадьевич, — он кивнул в сторону Блюмина, рекомендовал вас как подающих надежды флотских поэтов.

Блюмин, улыбнулся.

— А раз так, то вам и поручаю поздравить Расула Гамзатовича Гамзатова с присвоением ему «Ленинской премии» и от моего имени вручить книгу воспоминаний о войне в Заполярье.

Андрей с Вадимом удивленно переглянулись. Чего-чего, а этого они от начальника училища никак не ожидали услышать.

— Не удивляйтесь, — пояснил адмирал, — когда я командовал Каспийской флотилией, мы с Расулом Гамзатовичем встречались не однократно, а потом и подружились. Он замечательный, добрый и отзывчивый человек.

Гамзатов их встретил по-кавказски широко. Подробно расспросил о службе, узнав, что оба любят поэзию и немного пишут сами, попросил прочитать, что-нибудь. Одобрил стихи, но посоветовал:

— Поэзия дама капризная, и чтобы её покорить, нужно много знать, тонко чувствовать и глубоко переживать. А ещё много читать и много писать.

Потом подарил каждому по своей книжке с дружескими автографами и пригласил всех за стол.

Когда они, смущаясь, вошли в столовую и увидели там Александра Твардовского, то совсем обалдели. Наверное, вид у них был настолько жалкий и комичный, что Александр Трифонович расхохотался:

— Это что ж за братва такая перепуганная. Вроде не штормит и не качает?