Лоуренс Норфолк - Носорог для Папы Римского

Нет, не сидит. Он стоит, поднятый на ноги парой детских рук, меж тем как «мавританец» с цитрой поднимает инструмент к лицу и принимается играть на нем зубами, царь Каспар роняет жезл себе на ноги, не замечает этого и продолжает дирижировать, Вич же тем временем скребет зудящее кольцо из зубных отметин, покрывающихся корочкой вокруг его члена, а Фария тянется к corquignolles , жует, глотает и, подавившись, падает на пол, пока черный поток растекается вниз по крысиным туннелям, а ворона, взгромоздившаяся на восточную стену Бельведера, обдумывает, что бы ей съесть в первую очередь. Апельсин? Кожистый серый хвост, который она нашла обмотавшимся вокруг флюгера на шпиле Сан-Дамазо? Или пропитанный влагой труп кота, валяющийся внизу на покрытых струйками грязи плитах двора? Ворона едва успевает заметить, что у кота отсутствует хвост, когда маленький мальчик убивает ее из рогатки.

Тук! Это ворона.

Тук! Это его святейшество, который и на самом деле в отчаянии колотится головой о стену исповедальни. Валентино? Зороастро? Хоть убей, он никак не может вспомнить имя этого парня.

Раскаяние? — гадает Сальвестро. Угрызения совести?

Дверь распахивается: люди, шум. Отец Йорг и маленький мальчик. Что они здесь делают? — думает Сальвестро. Он совершенно спокоен, совершенно неподвижен в самой гуще этого рева, он просто ждет, готовый выслушать все, что может сказать ему Папа, плывя тем временем по течению собственных мыслей.

— Пять! — яростно кричит Амалия, выдергивая его из грез наяву.

Алессандро? Вентуро? Тук! Тук! Тук!

— Начинайте, — морщится его святейшество. — Как-нибудь начинайте.

Но голос, когда он наконец начинает говорить, звучит писклявее, чем ему помнится, он ему чем-то знаком, но не связан с, с… Он не уверен. Он не помнит голоса этого человека.

Затем следует пауза. Лев видит пылающие жаровни, инструменты из черного железа. Дым от горящей кудели, как теперь он припоминает, пах волосами.

— Хотите теперь послушать гимн, ваше святейшество?

Он ничего не говорит. Голос продолжит звучать, что бы он ни сказал, и повиснет в его памяти, как смрад горящих волос. Голос поет:

— Четыре!

Бежать, и бежать, и бежать, и бежать… Сальвестро опять убегает? Если так, то это больше похоже на ковыляние. На его руке тяжело повис отец Йорг. Несколько фигур волочат свои тени через пьяццу. В пустоте площади они выглядят крохотными и отдаленными. Башни и большие дома Борго безмолвны, как мавзолеи. Отец Йорг кашляет, и по улице раскатывается эхо. Ханс-Юрген будет у ворот, через которые они впервые вступили в этот город, — Ханс-Юрген, замерзший и встревоженный, прождавший долгие часы в одиночестве. Лунный свет скользит по камням и штукатурке, травертину и туфу, известняку и пуццолану, дереву, сланцу, кирпичу — по всей материи Рима. Впереди них скачет Амалия, яркое белое знамя. Они едва за ней поспевают. Та оборачивается, упирает руки в бока и нетерпеливо глядит на них.

— Три!

Они почти добираются до реки, когда начинается наводнение. Из канав и стоков Борго, сквозь стены, из дверных проемов, черная волна выплескивается на улицу. Сальвестро останавливается, врастая в землю. Он крепче ухватывает руку отца Йорга, когда к ним подступают бесшумные крысы и преодолевают последние несколько шагов, что оставались между ними и этой непобедимой армией. Он зажмуривает глаза. Ничего не видит. Ничего не чувствует. Они — двое слепцов, не двигающихся с места, пока черные тела текут, огибая их лодыжки, и следуют дальше. Крысы не тронули их. Когда Сальвестро открывает глаза, Амалия уже скачет по мосту. Они теряют ее из виду. Амалия ускользает. Больше она не остановится ради них.

— Два!

Крысы карабкаются вниз, к реке, которую они так долго медлили пересечь. Их тысячи и тысячи, они вытягиваются вдоль берега, сомкнув ряды за своими командирами, молча ожидая и глядя поверх воды на то, чему они пришли противостоять. Армия на противоположном берегу отвечает на их взгляды, ждущая, как они, безмолвная, как они. Сюда дороги никогда не ведут, они здесь только заканчиваются. А отсюда они могут только снова уводить прочь, от черной как смоль реки, или от бесприливного моря, или от Рима. Сальвестро перегибается через перила моста и видит, что ряды животных начинают колыхаться и ломаться. На обеих сторонах реки черные тела поворачиваются и начинают взбираться на тела тех, что стоят позади, и шеренги разрушаются и отступают. Крысы поворачивают обратно.