Петр Алешковский - Рыба. История одной миграции

— Семь литров? — Он бегло окинул ванную взглядом. — Кружится… Это что, значит — я умираю?

Его вдруг начал трясти озноб, он безвольно опустил руки и взвыл, как маленький ребенок, посадивший занозу.

— Еще немного, и умер бы. Покажи!

Он протянул обе руки, зубы стучали, из глаз катились крупные слезы, он смотрел на меня с собачьей преданностью.

— Хорошо! Садись на тумбочку!

Он покорно опустился на тумбу для белья. Резал он неглубоко, и, слава богу, не по запястью, а по предплечью, рассек кожу, жировую клетчатку, не задел основные сосуды, но полосовал себя многократно, я насчитала сорок два параллельных пореза. Руку он еще и разбередил, выдавливая «напряг», как он выражался. Горячая вода естественному свертыванию, понятно, не способствовала.

— Сейчас будет больно, — предупредила я, сломав ампулу с йодом.

— Это что?

— Йод.

— На хрен, все стерильно, ты что, не дам.

— В детский сад поиграем? Сепсис хочешь заработать? Время-то идет, а кровь бежит. Знаешь, что такое сепсис?

Он знал и от испуга подчинился.

— Терпи!

Я обильно смазала область порезов йодом, наложила марлевые салфетки, сделала тугую повязку. Он даже не заметил — зациклился теперь на другом.

— У тебя есть?

— Что есть?

— Сама знаешь, промедол, сейчас кости начнут трещать — давление так не уходит, надо догнаться.

— Иди за мной. — Я повела его в комнату, уложила в кровать. Юлька следовала за нами, смотрела с интересом, но с советами не лезла.

Принесла по моей просьбе из кухни стул, я приладила к спинке капельницу с гемодезом. Он дал стянуть руку жгутом, привычно, без моей команды начал сжимать и разжимать пальцы — накачивал вены.

— Сто лет не ширялся!

Его развезло, он уже улыбался, предвкушал. Но настроение быстро поменялось — миг, и он опять стучал зубами, кожа покрылась пупырышками, на него накатила очередная волна страха. Он зашептал трагическим, театральным голосом:

— Доктор, доктор, скорее, умру же сейчас, ноги холодеют.

Я сломала четыре ампулы реланиума — ему нужна была слоновая порция, чтобы отключиться. Он был перевозбужден, говорил без умолку и вдруг замолкал на полуслове, картинно закусывал губу, глядел на приготовления слезящимся глазом и опять срывался, гнал вопрос за вопросом, откидывал голову, стонал, страх сидел в нем все это время и не отпускал.

Наконец я поймала вену, поставила капельницу.

— Это что? Назови!

Он испуганно следил за пузырьками в бутылке.

— Счас! Я буду тебя просвещать! Лежи смирно, береги силы, скоро станет тепло.

Я положила руку на его мигом вспотевший лоб, принялась поглаживать виски. Он подтянул ноги к животу, выставил обе руки, неотрывно смотрел на пузырьки.

— Согрелся, теплее?

— Приход, у-у — сила, что ты, ведьма, мне вкатила?

— Замолчи, еще немного, и мы бы тебя на кладбище повезли, лежи тихо, успокойся, все уже позади, все хорошо.

Он сразу успокоился, мышцы лица расслабились, он закрыл глаза — поверил, что я вколола ему дозу. Он заснул раньше, чем начал действовать реланиум. Я прокапала четыреста миллилитров гемодеза и тут только поняла, что по квартире гуляет сквозняк — окно в кухне было распахнуто настежь, дверь не закрыта. Юлька все это время сидела как загипнотизированная на полу, прислонившись спиной к стене, в ушах — наушники. Я ее растормошила, выключила плеер, закрыла окно на кухне, прикрыла дверь.

— Он должен выспаться, утром капельницу надо повторить. Спать он будет долго. Советую вызвать врача. Кто его наблюдает?

— Есть один пилюлькин, просто не успел бы доехать. Я застремалась, он в навязке, вены вскрыл, мне сначала показалось, что глубоко, — кровь как брызнет!

— Что значит «в навязке»?

— Страх. Когда посидишь с недельку, приходит. Все вроде бы хорошо, по кайфу, весело, кумарно, и вдруг где-то внутри появляется червячок. Сначала ты боишься чего-то неконкретного. Просто страх, страх сам по себе… Он появляется внутри твоего тела, существует как бы приступами: то нахлынет, то отпустит. Причем каждый раз, когда снова приходит, он все сильнее, словно растет внутри тебя. Растет до тех пор, пока не появляется «маничка». Кажется, что кто-то замыслил против тебя зло. Тошка меня в этот раз просто изнасиловал, хорошо, не душил.

— Как?

— Элементарно. Скрутил и трахнул жестоко, он под кайфом сильный, как бык. Вообще-то я его таким люблю, но тут был перебор: я поняла, что у него крыша поехала. Меня не узнавал, звал Светкой — это жена, которая его бросила. Я кричать начала, думала оттает. Очнулся, прощения попросил. И опять в страхи. Вбил в голову, что голуби за ним следят. Сам их прикармливал, крошки на козырек под окном кидал. Убежал, где-то прятался, ночью приполз — ночью птицы не летают. Принял дозу, и его поперло.