Михаил Барановский - Зуб за зуб

Анна бросается на него и начинает топить:

– Прекратите говорить мне о ваших женах. Я не хочу о них ничего знать! Все. Понял?

Максим отплевывается, трет глаза и фыркает:

– Чуть не утопила!

– Чуть не считается.

Максим нехотя вылезает из ванны. Он критически осматривает свое отражение в зеркале. Ничего особенного. Среднестатистическое лицо типичного обывателя. Да и все, что ниже лица, – такое же типично обывательское.

Кажется, его легко привести к общему знаменателю, ввести в какую-нибудь таблицу, фокус-группу, целевую аудиторию, подвергнуть переписи, удержать в границах нормы.

В институте стандартизации для него всегда день открытых дверей.

Во всех фотороботах, трепещущих на попутных столбах, он узнает себя.

Его телесная конструкция идеально вписывается в урбанистический ландшафт. Его легко изобразить на макете будущих застроек в масштабе 1:100, безлико стоящим на остановке общественного транспорта.

Он старательно вытирается полотенцем, а потом сушит голову феном. «Зачем я ей?» – задается вопросом Максим, всматриваясь в свое отражение.

Он говорит, чтобы услышать свой ничем не примечательный голос:

– У меня один знакомый вышел из дому в тапочках за хлебом. А тут подъехали пьяные друзья на машине и говорят: «Поехали на море…» Он подумал минуту и так, как был, в тапочках, с батоном в кульке и укатил. Жена ищет его день-другой, по моргам, по больницам, в розыск подала: «Ушел из дому в тапочках за хлебом и не вернулся, особых примет нет. Только тапочки и батон…» А он через месяц звонит – прости, говорит, у меня другая семья…

– А ты бы смог?

Фен гудит, и голос Анны из соседней комнаты почти не слышен.

– Что?

– Уехать так на море. С кульком в батоне. Ты бы так смог?

– Так? Нет, наверное…

Максим выключает фен.

– Можно остаться у тебя на ночь?

В дверях ванной появляется Анна. Она улыбается:

– Что ты соврешь жене?

– Что-нибудь совру.

Утром их будят армяне. Анна уходит открывать дверь. Максим продолжает лежать на широком матрасе, брошенном прямо на новый пол в пустой белоснежной комнате.

– Анна-джан, как себе делаем. Все как хочешь. Армянский штукатурка делаем. Стена делаем белий-белий, гладкий-гладкий. Свет тебе делаем из медный провод. Все что хочешь.

Максим отзывает Анну в сторону:

– Слушай, Анна-джан. У меня был друг – армянин. Он меня научил. Тебе надо выучить только одну фразу. Она волшебная: «Инч пес цер тангакин орох чутюн».

– Подожди, я ничего не понимаю. Что это значит? Инч пес…

– Я как-то из Питера уехать не мог, билетов не было, подхожу к поезду Москва – Адлер, к проводнику. Кроме меня еще человек сто – все без билетов, проводники-армяне никого не берут. Я подхожу, говорю: «Инч пес цер тангакин орох чутюн». Он мне: «Заходи, дорогой».

– Запиши на бумажке.

Максим пишет. Анна читает и смеется. Он обнимает и целует ее, но тут же отстраняется, заметив хитрый взгляд Ашота.

– Когда мы встретимся?

– Сантехнику мы купили. Значит, следующий этап – окна. Надо ехать и заказывать окна.

Вечер зажег фонарь луны, гирлянды звезд, а еще – окна в домах. Можно идти по улицам и заглядывать в эти чужие окна. Там, в узком пространстве неплотно задвинутых штор и занавесок, под сенью абажуров и люстр, в голубом мерцании телевизоров проходят чьи-то чужие вечера.

В одном из миллионов городских окон можно подсмотреть, как Максим целует Анну в ямочки над ключицами, и в этот момент она закрывает глаза. Потом она проводит пальцами по его губам, а он успевает их поцеловать, а она – улыбнуться. Он смотрит в ее зеленые глаза и видит в них свое отражение и белую стену за своей спиной, и яркую звезду стоваттной лампочки.

– Мы не зря выбрали эти окна, дорогая, – говорит он, вдыхая теплый кофейный аромат.

Она прикасается щекой к его щеке, кладет руки ему на плечи, как в танце.

– Помимо высокой теплоизоляции, – говорит она, – и гарантированной в течение сорока лет надежности, эти окна обладают еще одним чудесным качеством – они абсолютно шумо-и пыленепроницаемы.

– Да, – отвечает он. – Это так удобно! Поэтому мы и выбрали эти окна, не так ли?

Звонок в дверь – это сосед.

Его кустообразная небритость колет глаза. «Седина в бороду», – проносится у Насти в голове совершенно не кстати.

– Вы меня заливаете! – хрипит сосед.

«Вот тебе и бес в ребро», – приходит ей на ум.

– Не может быть.

– Значит, я вру?