Владимир Орешкин - Из армии с любовью…

Никто, ни единая душа, не заметит меня. Никто не найдет мою берлогу, где много прошлогодних листьев, сухо, и нет ни единого постороннего шороха… Я улягусь, со спокойным сердцем, положу голову на шапку, накину сверху плащ-палатку, еще раз взгляну на часы, чтобы проснуться ровно за пятнадцать минут до смены… Неведомое науке чувство сработает безотказно — я открою глаза в положенное время, потянусь, вслушиваясь в ночную тишину, восстану из земли, появившись на ней неясным привидением. И им же двинусь по периметру к дороге, навстречу смене.

Я — дед. Никто мне не указ.

Только для дедов возник этот пост в десяти километрах от гарнизона — дача Генерала.

На крыльце — Складанюк. Губари метут вениками и без того чистый двор. Их лица серы, похожи одно на другое, для них губа — не дом родной.

— Дед, — говорит сержант, — капитан на подходе, иди-ка ты к себе в камеру.

Я киваю.

За мной лязгает замок. На полу ни шинелей, ни Уставов. Позаботились.

Три шага в длину, три — в ширину.

Я меряю шаги, улыбаясь самому себе. Заперли. Скоты. Три шага туда, три — обратно… Скоты.

Три — туда, три — обратно… Три — туда, три — обратно. Три — туда…

Потолок — низок, я вытягиваю руку, дотрагиваюсь до него. Сколько здесь еще торчать?! Мне — страшно.

Я умру здесь, в этом цементном склепе. Вот — открытие. Вот, оказывается, что происходит со мной.

Не понимаю, откуда он взялся, беспричинный страх. Возник ниоткуда, вдруг стало душно, я рванул воротничок гимнастерки, освобождая горло… Я умру здесь, в этом цементном мешке.

Стало легче дышать, но только чуть-чуть. Плотный застуженный воздух прижал тяжестью. Меня замуровали!..

Терпел вот, терпел, терпел, терпел, терпел — терпение кончилось.

Сейчас, сию минуту, после того, как захлопнули меня в каменном мешке.

Три месяца, ну четыре, ну четыре с половиной. Все, что осталось. Самые сладкие денечки, когда сам черт мне не брат, когда я — белый человек. Голубая кровь!.. Когда я на «ты» с прапорами, когда не каждому офицеру отдам честь… Что они смогут сделать мне? Деду, старику, — воспитателю молодежи? Немного осталось: закрыть глаза, сложить руки на груди, и ждать. Избавления.

Но нет сил.

Двинул ногой в дверь, никто не отозвался. Бесполезно… Да и капитан.

Отошел в угол, нашарил в кармане свой священный календарь. С одной стороны календарь, с другой — симпатичная девчонкина мордашка. У нее перед глазами страховой полис… И надпись: Госстрах… Улыбается — чего-то обещая… С другой — календарь. Половина января — густо замазана.

Нет ручки, она в тумбочке, в казарме, на ней выцарапана моя фамилия, она заварена наглухо, чтобы не отвинтили и не вытащили стержень. Конечно, могут украсть всю, сломать и стержень увести, но это наглость. За это — оторвут голову. Можно брать только то, что плохо лежит. У своих.

Неважно, раз нет ручки. Голь на выдумки… Получай же.

Скребу ногтем следующий день, скребу, краска стирается, постепенно. Но это слишком филигранная для меня работа. Так я никогда не проживу эти три с половиной месяца. Слишком долго ждать.

Рву календарь пополам, с мстительным упорством. Рву на части, сворачиваю, снова рву. Подъемы, отбои, перекуры, рассветы, закаты, прапоров, сержантов, офицеров, команды, стук подошв, на ремень, на ремень, тяжесть автомата в руке, номер которого навсегда вписан в мой военный билет.

В моей воле сократить время, уничтожить его, стереть в порошок. Почему я должен следовать ему, — когда расправиться с ним так просто.

Мельчайшие осколки белым пухом опускаются на пол, покрывая его подобием снега.

Я отслужил свое, хватит! Время вышло.

Бью сапогом в дверь. Легкий гул проносится по коридорчику, — призывный сигнал услышит выводной, даже если стоит у ворот, даже если — у крыльца караулки.

Бью еще раз и еще!.. Бью самозабвенно, у меня много сил, я выломаю дверь, если придурок не подойдет.

Бью, слыша его шаги. Он идет быстро — молодец, выводной, не заставил себя долго ждать. Со слухом у него все в порядке.

— Чего? — говорит он испуганно. — Чего тебе, дед?

Это другой, смуглый молотобоец уже пришивает свежий подворотничок в казарме. Этот — Гафрутдинов, недоучившийся студент. Но все они одного поля ягоды.

— Открывай! — говорю я ему.

— Капитан в караулке, — отвечает молодой.

— Открывай, — говорю я.

— Капитан, — повторяет он мне.

— Открывай, салага, — рычу я, — кому сказал!

— Не могу, — бормочет Гафрутдинов растерянно, — капитан…