Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

И несется мама к подруге, и сидят они за столом часами, перемывая знакомым кости, а дети их занимаются, чем придется. Чем старше становится ребенок, тем меньше к нему внимания. Накормить, выругать за двойки, пригрозить — вот и все воспитание. А душу гложет мысль: «Время, мое время уходит! Сын — балбес, штанов не напасешься, дочь у зеркала торчит, всю помаду извела, а у меня годы летят и никакой личной жизни!»

И томятся мамы своей неудовлетворенностью, и пускаются папы во все тяжкие. Никто не хочет думать о последствиях — все врут себе, врут окружающим, превращая жизнь в пошлый торг с обстоятельствами и остатками собственной совести.

У детей, недополучивших любви и внимания, развиваются комплексы, с которыми человек не может справиться всю жизнь.

На стене, возле лифта, я видел такую надпись: «Я была здесь. Я хорошая…» До какой же степени замордована эта девочка, если она вынуждена утверждать себя таким образом! Вряд ли в жизни она слышала доброе родительское слово.

Рыхлая, болезненная мать, воспитывающая ребенка без мужа, внушает себе: «У меня не будет проблем с дочерью, и я всегда буду здорова». А что ей остается кроме самовнушения?

Но обо всем этом считается неприличным говорить вслух. В обществе существует немало запретных тем. Если молодые еще способны пошутить над сокровенным, то сорокалетние и старше способны говорить только на нейтральные темы. Ни о чем всерьез! За столом у них порхает легкомысленная ложь — «люди соблюдают приличие», не лезут друг другу в душу.

Но почему «неприлично» говорить о главном, стремиться к правде?

Потому что у большинства к этому возрасту источник безнадежно загажен пошлыми любовными похождениями, мелкой подлостью, взаимным предательством и всеоправдывающей ложью.

Лишь тем редким людям, о которых я говорил вначале, скрывать нечего. Они только и умеют, что говорить о главном и в условиях всеобщего «приличия» чувствуют себя неловко. «Как же так, — думают они, — люди потратили вечер в разговорах ни о чем. Они не узнали ничего нового и не обогатили ничем друг друга. Завтра они будут жить, как жили вчера и сегодня. Неужели они встретились только затем, чтобы вкусно поесть?!»

Именно так чувствуют себя дети, находясь в обществе взрослых — им стыдно за нас. Дети остро чувствуют фальшь. Вспомните свое детство, и вы скажете: «Да, так оно и было».

Но что представляет собой эта всеобщая ложь, как не ту же ловушку природы?! Таким образом, мы сохраняем мнимый покой друг друга, а заодно и свой собственный.

Правда, детям и поэтам разрешено говорить то, что они думают, но над словами детей можно позабавиться, а поэты пишут «не про нас». Так что будем соблюдать «приличие».

И соблюдаем, убивая при этом все лучшее друг в друге.

Незаметно приходит старость. Тесная клетка нашего субъективизма давно превратилась в уютную камеру, из которой человек уже не желает выходить.

Теперь мы все знаем, все можем объяснить. Накоплен огромный опыт ухода от реальной жизни. Мы не допускаем в сознание ни малейшей новой мысли, нам не нужно лишних хлопот или переживаний. Поиск смысла жизни давно заменен твердым убеждениями. Им на помощь приходят религиозные догмы или атеизм, что, в сущности, одно и то же. Все жизненные промахи оправданы, всем и всему дана «точная» оценка.

Такие качества, как осторожность, трусость, расчетливость, лицемерие давно превратились в жутких тараканов, но жизнь без них уже немыслима. Сидят старые догматики по углам, и каждый убежден, что его тараканы — самые лучшие. Они напускают этих чудищ на молодых, уверяя, что именно их жизненный опыт — высшее нравственное достижение человечества. Старики пытаются навязать свои убеждения, как коммунисты навязывали свою идеологию.

Увы, преемственности никакой! Молодые отмахиваются от предков, как от надоедливых мух. Иногда, раздражась, они задают старикам прямые вопросы, но те встречают это в штыки. Логика молодых может разрушить давно построенный карточный домик их убеждений, склеенный прочной ложью. Нравоучения или расплывчаты и не доходят до сознания молодых, или грешат тупой конкретностью: «закрой форточку, простудишься», «курить вредно», «куда лезешь на красный?» и так далее.

Все это называется ЖИЗНЬЮ.

Самое грустное заключается в том, что не только жизнью вообще, но, конкретно, и моей жизнью.

Я тоже сочиняю для себя уютную клетку надежд на то, что после моей смерти кто-то из молодых захочет подумать над этими записями. Но в то же время я хорошо понимаю, что именно молодым-то эти записки будут совершенно неинтересны. С ними могут согласиться лишь те, в ком страсти давно отгорели.