Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Я, конечно, ничего не понял, но расспрашивать мудреца постеснялся.

Прошло много лет. Я стал врачом и подружился с одним шофером. Он являл собою странный тип, который на Руси нет-нет, да и попадается. Степан был природным шутом, безудержным фантазером и потенциальным пьяницей. Он неплохо знал литературу, читал журнал «Вопросы философии». Главным своим делом он считал эксперимент над окружающими. Суть эксперимента заключалась в том, что он засевал головы людей собственными идеями, а потом прослеживал, что из этого получится. Для таких наблюдений требовалось неослабное внимание, прекрасная память и проникновение в природу людских поступков. Свои выводы он записывал на случайных листочках, которые валялись повсюду, как у полусумасшедшего Велимира Хлебникова. Считалось, что он пишет книгу о советском социуме. Работал он на заводе, был добрым человеком, женщины доверяли ему тайны своих израненных жизнью душ. Психологом он был, надо думать, тонким. Однажды мы с ним рассуждали о первом впечатлении о человеке:

— В интонациях, в выражении глаз, — говорил он, — так много можно прочитать, что ничего больше и не надо. Мне кажется, что даже после мимолетной встречи с человеком я уже знаю, что его ждет через год, два, десять…

Я вспомнил Виталия и саркастически спросил:

— Может, ты знаешь и то, как он умрет?

Но Степан не заметил моего сарказма:

— Бывает, что знаю…

— Ну, милый, каркать и вороны умеют, — буркнул я, однако был несколько смущен таким ответом. «Неужели он и обо мне больше меня знает?» Эта мысль показалась мне полным абсурдом. Я успокоился и вскоре забыл об этом разговоре.

Прошло еще лет пять. Жизнь моя вошла в ту полосу, когда юношеское самолюбие иногда превращается в махровый эгоизм и беспросветную тупость. Такой процесс нередок. Иногда он приводит человека к конфликту не только с окружающим миром, но и с собственной совестью. Найти выход из тупика очень трудно. Кто-то обвиняет в своих бедах других, кто-то ищет утешение в водке. В подобный тупик влетел и я. Моей потерей, как чаще всего и случается, оказалась семья.

Уход жены для самовлюбленного мужчины подобен удару в промежность, некоторые не могут оправиться всю жизнь. Я страдал мучительно. Обвинить жену в распутстве я не мог — не было повода, считать себя неудачником не привык, а водка всегда вызывала во мне отвращение. Соскользнуть было некуда и пришлось искать причины краха в собственном характере. Тоска и самокопание почти год не давали мне уснуть на чердаке, где я тогда скитался. Я раскручивал свою жизнь, как киноленту, в обратную сторону, и мне постепенно стали открываться истоки моего теперешнего положения. Мозаика прошлых событий выстраивалась в логическую цепочку. Эта цепь тянулась в прошлое: в бездумную юность, в самодурное отрочество, в капризное детство.

Не в мертвой теории, а на собственном примере с зубовным скрежетом я увидел, что судьба наша зарождается в интонациях матери, в первых детских капризах, в «хочу» или «не хочу». В ранние детские годы формируется наша душа и выстраивается линия поведения. Все последующие поступки лишь следствие этого процесса. В детской лжи, в школьной лени, в юношеском поиске удовольствий уже живут наши взрослые беды, наши безвыходные тупики.

Человек, которого в детстве унижали невниманием, редко бывает счастливым. Он не способен «остановиться, оглянуться» при первых признаках надвигающейся беды, если даже его об этом предупреждают. Он несется по инерции и со светлого старта надежд и любви влетает в черный тупик семейного краха. И тогда капают слезы, заламываются руки, и трудно понять, откуда свалилось то, что отнимает у человека желание жить.

Постепенно эта простая схема созрела во мне, и вместе с пониманием личного краха пришло отвращение к эгоизму в себе и в других.

Более года жил я в состоянии изнуряющего самоанализа и приступов острой тоски. Я был поглощен внутренними борениями. Это был период осмысливания бездумной юности, иначе говоря, моих не прожитых, но возможных судеб. Я вдруг увидел, что мое теперешнее положение закономерно, оно не могло быть иным. Эта мысль приводила в отчаяние, но она же и пробуждала надежду. Начинало казаться, что, начни я жизнь сначала, я смог бы построить ее иначе.

Незаметно пришел интерес к окружающим людям. Я научился слушать и слышать чужие беды и обнаружил, что в ошибках посторонних людей много сходного с моими ошибками.

«Ах, если бы было, кому вовремя мне подсказать, подправить, — думал я». Но мудрого советчика всегда нет под рукой, а если бы и нашелся, кто из молодых будет его слушать?! Все мы в те годы «сами с усами». Чтобы понять пользу мудрых советов, нужно либо набить шишек, либо прожить жизнь.