Василий Аксенов - Под небом знойной Аргентины

Вот пляж, и океан, и солнце, подумал я, и мы, мокрые и веселые, здесь, на Коста-Хермоса, люди разных национальностей, и маленький Клавдио кувыркается в песке, и как трудно сейчас здесь, на этом месте, представить себе Освенцим. А люди в Освенциме, тогда, там, не могли поверить, что есть на свете Коста-Хермоса.

Многообразен человеческий мир, но лучше уж был бы он однообразен, как длинная и широкая полоса океанского пляжа.

— Пойду выкупаюсь, — сказал профессор Бомбардини, бросил карты, игриво задирая ножки, подбежал к океану и нырнул в него.

Он долго плыл на большой глубине, пока не увидел покачивающуюся в зеленоватом сумраке на растопыренных плавниках акулу. Он сразу узнал ее, это была «акула синематографико».

— Рад приветствовать коллегу, — сказал он, подхалимски трепеща ручками и ножками.

— Слопаю, — равнодушно сказала акула.

— Много слышал о вас, — любезно улыбнулся Бомбардини, как бы пропуская мимо ушей заявление акулы. — Ваша концепция распада мирового киноискусства мне очень близка, хотя и имеются некоторые основания для полемики, для дружеской полемики, разумеется. К примеру, вы утверждаете…

— Сейчас разгонюсь и слопаю, — сказала акула и действительно стала разгоняться с открытой пастью.

— Ну, зачем же так?! — взвизгнул Бомбардини. — Давайте продолжим диалог.

В последний момент он увернулся, и акула проскочила мимо, лишь сорвав шершавым боком кожицу с его ягодицы.

— Глупо! — плюясь и рыдая, закричал Бомбардини. — Разве это аргументы? Мы могли бы стать союзниками!

Акула делала круг, разворачиваясь для второй атаки.

— Я тебя слопаю по двум причинам, — сказала она, тряся бородой. — Во-первых, ты продукт питания, а во-вторых, конкурент.

— Тогда я сам тебя слопаю! — завопил Бомбардини и бросился вперед.

Они мчались навстречу друг другу с распахнутыми челюстями. Счет пошел на мгновения. Ой, пропала! — в последний момент сообразила акула и тут же очутилась в животе Бомбардини.

Профессор поплыл к берегу, ощущая в животе приятную тяжесть и прислушиваясь к бурному процессу пищеварения. Он вылез из воды таким же стройным, как и раньше.

— Бомба, есть идея! — крикнул ему Сиракузерс. — Вечером идем в казино. Надоело по мелочи пробавляться.

Большие плоские камни на берегу. На них выбивают свои имена и даты желающие увековечиться. Ничего особенного, этим занимаются люди повсюду — в Грузии, в Новгороде, в Риме, — но все же я долго стою над этими камнями и читаю: «Светозар + Амалия», «Карлос + Елена», «Хусейн + Ингрид», «Гарри + Лолита = Любовь»! Надписи эти оставили не иностранные туристы, все это имена аргентинцев.

Наша переводчица, двадцатилетняя Лиля Мышковская, познакомила нас со своим женихом, молодым шведом по имени Хуан. Швед довольно бойко разговаривал по-русски, вполне сносно по-шведски, очень хорошо по-английски, а родным его языком был, естественно, испанский.

Однажды мы гуляли по торговым районам Мар-дель-Плата, покупали кое-какую мелочишку. Хозяином первого магазинчика оказался старый поляк, служивший еще в царской армии, хозяином второго магазинчика был экспансивный одессит, в третьем, большом, магазине моментально нашелся приказчик, говорящий по-русски.

Усталые, мы зашли в маленький угловой бар, присели к стойке, взяли кофе. В баре, кроме нас и буфетчика, никого не было. Потом зашел мужчина лет сорока пяти, привалился к стойке, взял из рук буфетчика чашку, лениво заговорил с ним; видно было, что они давно знакомы. Буфетчик глазами показал на нас, шепнул:

— Сеньоры из России.

В конце марта фестиваль весь вышел, и — с помятыми лицами и отчужденными уже глазами — был отмечен его конец.

Мы начали движение к дому, я лично — к своим двадцати семи квадратным метрам в кооперативном доме у метро Аэропорт, к ложу, именуемому «кресло-кровать», что совершенно не соответствует действительности, к пельменной на Инвалидном рынке.

Для того чтобы вернуться домой, нам надо было вновь пересечь четыреста километров пампы в любезно предоставленном «шевролете», два дня провести в Буэнос-Айресе, влезть в пузо «боинга-707», полететь, опускаясь в Монтевидео, Сан-Пауло, Рио-де-Жанейро, Дакаре, Мадриде, проститься с «боингом» на парижском Орли, денек проболтаться в Париже, приехать в Ле-Бурже, влезть в родное пузико «ТУ-104», приземлиться в Шереметьево, окинуть взглядом березы и взять такси.