Иэн Макьюэн - Солнечная

Чего еще он не знал о ней? Одна деталь выяснилась перед самым Рождеством, в давно откладывавшемся разговоре, в сущности, холодной финальной ссоре на полутонах. Патриция уже полгода знала, что его математичка из Гумбольдта, Сюзанна Рубен, – не более чем одна десятая сюжета. Патриция была осведомлена о большинстве остальных, и, расхаживая по гостиной, портя половицы своими шпильками, она кратко перечисляла имена, места и приблизительные даты, запомненные с маниакальностью, не уступавшей его собственной. Под напускной веселостью, сказала Патриция, она пыталась скрыть свое горе, а с Тарпином сошлась, чтобы спастись от унижения. Чем объяснит Биэрд одиннадцать измен за пять лет, спрашивала она. Он хотел напомнить ей о своей матери, у которой список был подлиннее, но тут она вышла из комнаты. Она пришла говорить, а не слушать. Вот он и случился наконец, разговор начистоту, которого он столько месяцев ждал. Теперь он не мог понять – зачем. Он лег на диван, положил ноги на стеклянный журнальный столик, закрыл глаза и впервые ощутил острое желание окунуться в холодный чистый воздух безлесной Арктики.

В конце февраля он заказал такси, чтобы ехать из Центра в Хитроу. В гостиной устроили проводы. Машина уже ждала, чемодан со старым лыжным костюмом стоял у двери. В Центре теперь числился шестьдесят один сотрудник, и большинство их собралось в гостиной, чтобы выслушать речь Джока Брейби; это были не только проводы: праздновали рождение блестящего стального предмета, водруженного на два ящика посреди комнаты, готового к испытаниям в аэродинамической трубе Фарнборо, – ветряной турбины, четверной спирали Тома Олдоса. Многие отмечали, что она напоминает, только в усложненной форме, модель Крика и Уотсона [8], а кто-то вспомнил и перефразировал к случаю знаменитую реплику Розалинды Франклин: слишком красиво, чтобы поверить; в данном случае – чтобы не работала. В своей речи Брейби напомнил сотрудникам, что поздравлять еще рано, впереди еще много работы, но он хочет, чтобы все увидели, какой достигнут прогресс и какую революцию обещает эта машина. С несвойственным ему лиризмом он предложил слушателям вообразить вид города с близлежащего холма, пять тысяч крыш с блестящими в закатном солнце ветряками, гораздо более красивыми, на его взгляд, чем телевизионные антенны, преобразившие городской ландшафт в пятидесятые годы.

Том Олдос держался в задних рядах публики, видимо избегая Биэрда, и это было правильно, поскольку оба знали, что проект обречен, и молчаливый их диалог посреди всеобщей радости был бы бестактностью. Теперь Брейби обратился к Биэрду и пожелал ему удачи в двухмесячном путешествии, где, несомненно, будут и опасности, и трудности. Он напомнил присутствующим, что, если верить климатическим моделям, самые ранние и очевидные признаки глобального потепления будут наблюдаться в Арктике и он гордится тем, что глава Центра – одобрительные улыбки – намерен лично, в тяжелейших условиях проверить это.

Затем встал Биэрд, чтобы произнести несколько слов. Он понятия не имел, откуда у Брейби идея, будто он уезжает на два месяца. Поездка планировалась на шесть суток, но возражать коллеге на публике не подобало. Не упомянул он и о комфортном отоплении, и о лампах с кистями, но признался, что горд и взволнован тем, что он член команды, которую ждут «великие дела» – он не позволил себе уточнить какие, – и предсказал, что Центр еще переплюнет своего американского соперника в Голдене, Колорадо. Тост, аплодисменты, быстрая серия рукопожатий, хлопков по спине, и Биэрд направился к такси; чемодан за ним нес сам Брейби. Когда машина отъезжала, «хвосты» загикали и застучали по крыше, но Олдоса среди них не было.

При том, сколько времени Биэрд проводил в поездках, он был плохо приспособлен к путешествиям – не потому, что был неорганизован или боялся, а потому, что длительное путешествие вскрывало в нем некий психический недостаток, пустоту, беспокойную скуку, которая, думал он, застегивая на животе ремень безопасности, выражала его истинное состояние, обычно заслонявшееся повседневными делами или сном. В самолете он не мог читать ничего серьезного. Даже на земле он не прочитывал до конца книгу нормальной длины. Он был из тех пассажиров, которые смотрят в окно, независимо от того, какой за ним вид, или на спинку сиденья перед собой, или листают в обратном порядке бортовой журнал. В лучшем случае он читал научно-популярные журналы вроде «Сайнтифик америкэн», чтобы быть в курсе новостей – хотя бы физики и хотя бы на обывательском уровне. Но и тут не мог вполне сосредоточиться, потому что по укоренившейся привычке невольно искал свое имя. Видел его как бы крупным шрифтом. Оно могло броситься ему в глаза с непрочитанного мелко набранного разворота, а иногда он предчувствовал его появление, еще не перевернув страницу. Кроме того, отвлекала чрезмерная чуткость к местоположению тележки с напитками и тихому звяканью, сопровождавшему ее асимптотическое приближение. И с напитком, и без он был склонен в полете предаваться витиеватым сексуальным фантазиям или воспоминаниям, иногда смешивая их.