Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

М а р к и з (вне себя от восхищения): Your theory is paramount, hors concours, extra-fine. (Ваша теория превосходна, она вне конкуренции, экстра-теория.) Я сам, если бы мог... ах, милостивый государь — я не знаю — have some more whisky... [218] Еще немного виски (англ.). — Но Росьцишевские не таковы — for instance my wife — splendid girl! [219] К примеру, моя жена — очаровательная девушка! (англ.).

М а р ц е л и й: Да, да, бывают исключения.

Тут среди круговерти трепещущих хромов он черканул такую изумрудно-зеленую загогулину, что у маркиза стакан с виски выпал из рук, оба глаза побелели и бледный жемчужный пот покрыл обтянутый жесткой кожей лоб. Ромек танцевал.

— Пьем на брудершафт, — спокойно, как ни в чем не бывало сказал Маске-Тауэр Кизеру. — Пей, дурак, как говорит мне моя жена — а она Rowshtzeeshevskaya, — а сам подсовывал Марцелию под нос новый бокал, который тот грубо отпихнул локтем, пролив драгоценную желтую влагу на безукоризненный, по крайней мере до сего момента, жилет маркиза. Все дико опьянели. А ведь было всего одиннадцать утра!

Тем временем речь держал Смерди-Ушко. Он ни за что не разрешал произносить свою фамилию слитно, как «Смердюшко», а только четко «Смерди-Ушко». Ибо происходил он, как считал сам и на основе доказательств (впрочем, слабых) Геральдического Института, от знаменитого князя Смерди-Ушка, что был, как и Русталкин предок, при Ольгерде, а в гербе («собственном») у него было большое ухо, а рядом — скривленный маленький, очень даже орлиный носик. Над родовым княжеским гербом была та же самая картинка, и этим Ольдек (Ольгерд) гордился больше всего. В кругах настоящей аристократии (той, о которой пишет Хвистек) он был фигурой весьма комичной. Однако многое ему прощалось по причине гениальных операций в бизнесе, с помощью которых он надул самого Надразила (первоклассную бизнес-свинью), и связей в ПЗП, которые были у него как у способного «ликвидатора старого хлама» (об этом позже). Это о нем пели язвительную песенку:

С м е р д и - У ш к о (сразу вступая в центр дискуссии): Je vais poser a l’instant un théorème, qui va dominer toute la discussion présente... [220] Я хочу предложить теорему, которая займет центральное место в данной дискуссии... (фр.)

Н а д р а з и л: Долой французщину! Маркиз прекрасно понимает по-польски. Хватит с нас этой якобы галльской легкости и остроумия, выдающих себя за истинный французский esprit, выросший на почве громадной культуры и высокой интеллектуальности даже декадентских ее представителей. Это настоящая franca, или, говоря аккуратней, — morbus gallicus [221] Галльская болезнь (лат.). . Мы взяли от них то, что было точкой над «i», не имея самого «i» — позор. Долгие века еще будут расплачиваться за это шарлатанство польская мысль и литература.

М а р ц е л и й: Ты что, не видишь, кретин, что уже вопреки столетним призывчикам гиганта творчества — хе-хе! (ироническая усмешка для иностранцев) — Леона Хвистека, перед которым пали ниц все логистики Млечного Пути, культура в прежнем ее значении уже давно закончилась — причем не только у нас. Нет литературы, она уничтожена тем, что банда дураков потрафляла одуревшей публике. Остряки выгрызли все метафизические пупки, покрывая все неосвоенные пространства интеллекта своей мерзкой анекдотоманией. Имевший место в XX веке Великий Взрыв польского анекдота — великолепный сам по себе, как одноразовый фейерверк, фонтан огня — засыпал пеплом все годные для возделывания земли.

С м е р д и - У ш к о: Не отходите от темы — давайте разделаемся с проблемой аристократии...

М а р ц е л и й: Киса, ты должен быть последовательным. Только у нас аристократия по причине запутанности ее взаимоотношений, а шляхта просто по причине обилия этого сброда не могли соответствующим образом быть иерархизованы. Этот нечеловеческий, гигантский труд предпринял Варшавский Институт Геральдики, но с работой не справился и похоронил под своими развалинами своего создателя, гениального поэта, сманенного случайным своим графским титулом на совершенно чуждые ему поля генеалогического творчества и заблудившегося в них.

М а р к и з: Типичное многословие кокаиниста: splendid, miraculous! [222] Великолепно, изумительно! (англ.) Знавал я этого пижона, прекрасные писал стихи, мог срезать любого из скамандритов, но не хотел, каналья!

М а р ц е л и й: Не встревай, альбионская ты обезьяна! (Какая тонкая ирония!) [223] Претензия Лехоня ко мне, что «мои люди» говорят одним языком, неумна. Я не опускаюсь до описания кусков из жизни, а лишь пытаюсь (может, и безуспешно) создать тип интеллектуального романа, причем — философского, такого романа, который я сам захотел бы читать, но нет его, потому и пишу, а не для денег и признания, потому что ни того ни другого у меня и так никогда не будет. Упрек этого поэта, что мол моя княгиня говорит вульгарно, — смешон. Если мы находимся в сфере вульгарного реализма, то Лехонь, видимо, знает княгинь только по мидовским раутам. Но ведь там все элегантны! Людей надо видеть не в салонах, а в их повседневности, если уж на то пошло. А здесь наша аристократия ничем не отличается от худшего пошиба хамов. Я знаю это точно, хотя ни одной княгини рано утром не видел растрепанной, в постели. Так называемая «интуиция» — в этом все дело! (Прим. авт.) Итак, любезный Смердюшко...