Олег Борушко - Продаются щенки

«Да, — грустно думал Георгий, пересекая Остоженку у бассейна «Чайка», куда конкурс, кстати говоря, почище институтского, — и чего такого во мне подозрительного, шут знает».

Впереди завиднелось здание института, оцинкованная крыша, ослепительная под утренним солнцем. Георгий любил это здание, этот старинный четырехэтажный дом болотного цвета — вплотную у Крымского моста, на берегу Москва-реки.

Вход приметишь не сразу, он упрятан под землю: разбег моста отрезает первый этаж, и если взглянуть с той стороны Садового кольца, из скверика у кафе-стекляшки — дом окажется вовсе без входа и этажом меньше.

Справа и слева над подъездом, в овальных нишах, вечно зимуют две крупных статуи — Кирилл и Мефодий. Рука Константина-философа, то бишь Кирилла, подана вперед у бедра, и если с угла бросить взгляд вдоль фасада — увидишь одну только большую руку, осеняющую вход в здание.

У самого подножья фигуры золотыми буквами выбито: «В этом здании в апреле 1918 года перед работниками московской ЧК и народной милиции выступил В. И. Ленин».

Входной проем устроен в виде перепончатого аквариума, в каких на Птичьем рынке за Таганкой держат рыб. В правом отсеке встречает доска, на которой вместо приветствия, как и везде, выбиты правила. В левом — сразу три милиционера. Какие страсти кипят за толстыми стеклами аквариума, за спинами постовых, бдительно перекрывших вход в бывший Катковский лицей?

***

Георгий внезапно увидел Татьяну, как выскочила из машины и пошла за угол. Почему-то норовила появиться, когда не искал, и путала карты.

Вообще, в институт девушек брали без охоты. В правилах приема, что висели при входе, значилось: «…принимаются лица преимущественно мужского пола». Позади правил, за стеклом аквариума, теснились портреты женщин-дипломатов во главе с Коллонтай, внук которой Мишель как раз славился в институте по этой самой части. «Проходной балл на них, этот, очень высокий, — говорил Арсланбек, — и минимум генерал-полковник. Поэтому такие страшные».

Но сейчас шла королева, похожая на Йоко Оно. «Королева!» — подумал Георгий. Накануне в толкучке за плащом увидел Татьяну близко и коричневое пятнышко возле зрачка на серо-зеленом — ведьмин следок. И, разглядев еще тонкие жилки, пересекавшие полукружья под глазами — ослабел, словно весь настороженный запас нежности сорвался с цепочки и ударился в ноги, сердце, голову.

Мир словно наново отмывался.

Недавно, например, в глаза бросились пузатые чашки в кофейне — с обкусанной золотой каймой и сытой надписью «Общепит». Георгия неприятно поразила у ее губ чашка, из которой общественно питались чужие какие-то люди, и этот факт был на чашке для чего-то публично закреплен. «Чтоб не уперли», — сообразил Георгий, любуясь на ее поразительно поджатый при глотке мизинец.

Спохватившись, Георгий заспешил, потом замедлил шаг, потом решился и бросился за Татьяной. Догнал на углу и, стиснув зубы, развернул за локоть к себе. Не спросившись, взял бледное лицо в ладони — а оно словно и создано было для его ладоней — послушно сужаясь книзу в матовый подбородок с крутой ямкой посередине…

Спохватившись, Георгий заспешил и свернул вслед Татьяне за угол. Тут застал опережающий взгляд группы товарищей на любимую. Товарищи как-то вдруг отодвинулись друг от друга, как-то вдруг подозрительно друг на друга посмотрели, а Оприченко так даже просто вышел вперед.

«Скоты!» — подумал Георгий.

Да, много есть на свете углов, гораздо больше, чем нужно. Вся жизнь, да что жизнь — вся литература состоит из углов, а если вдуматься, есть один большой угол. Настырный, он поделил ненужное разнообразие сюжетов на две краеугольных части: что увидел герой, свернув за угол, либо о чем думает, скрывшись за углом. А какие углы в Москве, какое разнообразие замыслов! Есть углы острые, строгие, как устав ДОСААФ — эти из новых. Завернешь, бывало, за такой — и на: первая любовь; вывернешь обратно — бывшая любовница, и так и ходишь…

А есть видавшие виды, захватанные и толстые углы, выщербленным профилем глядящие себе куда-то по диагонали. Да даже и глядеть толком не глядят — понасмотрелись уже, а так — стоят, вздыхая, да гонят время — за них не так мерзко сворачивать.

И я обхожу их по вольной дуге — тогда мир за углом открывается постепенно, развертывается толково и внятно, успеваешь осмыслить детали и предусмотреть, я люблю эти переходные периоды, а не люблю крутых поворотов, когда вот была тишь и келейный говор заарбатского переулка, и вдруг — бац! — шум, гам, вопль свежепроложенной магистрали да визг тормозов.