Юлия Винер - На воздушном шаре — туда и обратно

— Гадостью? — злорадно ответил Вилька. — Этой гадостью все взрослые занимаются. И твоя мама тоже, пока папа был.

— Это, может, твоя мама занимается, — крикнула она, — а моя никогда! Никогда!

— Никогда? А ты откуда взялась?

При всем при этом для нее долго оставалось загадкой, как же делают все. Почти все ее сверстницы жили, как и она, в густонаселенных комуналках, гостиницы в те времена для обычных людей не существовали, да и у кого было столько денег! Тогда как же они устраиваются?

И вот в семнадцать лет, уже на первом курсе института, она увидела — как.

Разговаривать с юношами, которые обращали на нее внимание, было ей чаще всего тяжко. Она не знала, что говорить. Выдавать зазывную многозначительную болтовню она не умела, только удивлялась и завидовала, откуда что берется у других девчонок. Оставалось либо острить и насмешничать — это мало кому нравилось, — либо всерьез говорить, что думаешь, — тогда он удивится, или смутится, или, что хуже всего, посмеется. В лучшем случае, разговоры приводили к спорам, а это ее, хотя и спорщицу по натуре, быстро утомляло. Сколько ни твердила она себе — не спорь, соглашайся, что тебе стоит, а ему это приятно, — ничего не получалось. Слишком сильно его мнения отличались от того, что думала о жизни она. Порой ей приходило в голову, что она может ошибаться, что прав он, а не она, тогда сразу становилось скучно. Ну, прав, выдал общеизвестную истину, и что дальше? Скучно, скучно! Поэтому любым разговорам она предпочитала совместный спорт — теннис, пинг-понг и главное — лыжи. Чтоб поменьше разговаривать, а побольше двигаться — тогда не скучно.

В ту зиму мороз доходил до сорока градусов и ниже. Мороза она тогда не боялась и на зимние каникулы поехала в загородный молодежный лагерь. И вот тут нашелся подходящий партнер. Выглядел спортивно, говорил мало и только конкретные, бесспорные вещи, не требовавшие ни объяснений, ни возражений, ни даже особой реакции. Скажет, например: «Вот это лыжня! В такой мороз даже смазывать лыжи не надо, смотри, как скользят!» А она отвечает: «Ага! Я свои все-таки смазала, так, вообще…»

Целоваться с ним на морозе было особенно интересно. У обоих были опушенные изморозью белые ресницы и брови. Он приближал свое лицо к ней и говорил: «Какая ты красивая. Тебе идут белые ресницы». — «Тебе тоже», — отвечала она, рассматривая крупным планом щеточки из густой снежной пыли, сквозь которые едва проглядывали прозрачные озерца глаз. Онемевшие губы соприкасались, прижимались друг к другу, ничего не чувствуя и не шевелясь. Пушок вокруг обоих ртов немедленно смерзался вместе. Согреваясь от общего дыхания, губы начинали шевелиться, но тут приходилось их срочно разрывать — мороз подгонял жестоко. А на бегу не поцелуешься. «Вернемся», — сказал он.

Поцелуи возобновились в прихожей, потом в коридоре, ресницы и брови оттаивали, по щекам текли снежные слезы.

Предобеденный коридор был пуст. В воскресенье днем воспитательный персонал отдыхал. Никто не гонял из спален, никто не следил за дисциплиной, даже затейник приходил только к вечеру.

— Пошли к тебе в палату? — сказал он.

Ее била дрожь.

— Еще не согрелась? — спросил он. — Погоди, сейчас.

Из-за двери палаты неслись разнообразные звуки. Она уже смутно догадывалась, что это. Он приоткрыл дверь. Шум усилился и разделился на составные части — вздохи, стоны, хихиканье, несвязное мужское бормотание и протяжный женский вой. Ее кровать была аккуратно застелена, а на четырех других бугрились, вздымались и опадали одеяла, высовывались и исчезали ноги в носках и голые руки, взлохмаченные головы катались по подушкам. В воздухе стоял густой запах секса.

Он нерешительно взглянул на нее.

— Обезьянник, — пробормотала она сквозь судорожно стучащие зубы.

— Ладно, — сказал он и вздохнул. — Пошли в биллиардную, погоняем шары.

Вызывать его не имело смысла. Славный был парень, кажется, но ведь тут на лыжах не побегаешь, а так чего.

…Володя, Олег, еще Володя… Шурик… Всё — начала без продолжений и концов. Вон сколько возможностей упущено. Каждый из них мог бы остаться при ней, и, может быть, даже надолго, и с каждым она прожила бы совсем другую жизнь. Впрочем, вряд ли. Ведь не остались же. А почему?

Какой здесь день длинный. Она вылетела где-то в полдень, и сколько времени уже прошло, а солнце все стоит над головой. И море все такое же серо-зеленое стекло. И ни единого судна в нем, ни лодочки. Она всегда думала, что Средиземное море, такое, в общем-то, небольшое, исчерчено вдоль и поперек трассами кораблей всех окружающих стран, а тут когда ни взглянешь вниз — пусто. И в небе ни птички, ни самолета — как и обещали. Только облака бегут быстро, показывают, что шар движется. Интересно, куда он в конце концов прилетит. На Кипр? Или в Италию? В Грецию? Или так и будет летать над морем, пока она не задаст ему другого направления?