Максим Усачев - Дядя Яша

Дядя Яша
Максим Усачев

В воздухе пахло революцией; а он лежал на журнальном столике, ничем не напоминая того дядю Яшу, которого неделю назад увезли в больницу. Пропала улыбка, всегда розовые щеки и уже затасканный серый костюм. Вместо всего этого привезли голого старика с плотно сжатыми черными губами на сером лице.

И я, и моя сестра дипломатично промолчали, помня, что проявление инициативы в папином офицерском прошлом приравнивалось к нарушению субординации. Ответила ему мама.

Мама у меня женщина правильная и сентиментальная. Она дружила с его женой, тетей Стефой. Мы оставляли у них ключи. Я частенько сидел у них и читал книги, которые не мог достать где-то еще. Обменивались подарками. Были соседями и не ругались. А вот меня дядя Яша боялся. Не по-настоящему, а с юмором.

Мне было уже четырнадцать лет, и мне было плевать на еврейский вопрос во всех его формах. Он же стоял в дверях и взглядом своим осуждал мои будущие преступления.

Он подходил ко мне, садился рядом и говорил:

Я вздыхал и больше не спорил. Тем более что страна, чуть ли не во время нашего разговора, действительно развалилась. А в девяносто третьем, прямо перед моим шестнадцатым днем рождения, не дожидаясь страшного, он уехал. Как сам говорил, ради детей, тети Стефы и чистой совести погромщиков.
Вернулся он в прошлом году. Зашел к нам. Один. Тетя Стефа умерла во время какого-то теракта – у неё не выдержало сердце. Дети как-то устроились, только младшая стала проституткой, хотя, может, это и к лучшему, говорил дядя Яша, все-таки не кибуце. Зачем вернулся, долго не отвечал. Только уже под самый конец сказал:

И вот теперь нам надо его похоронить. Антисемит хоронит антисемита. Братство. Не знаю, о чем он думал, когда тихо умирал в Еврейской больнице, на Мясоедовской улице. Вряд ли вспоминал обо мне и всей нашей семейке сомнительных патриотов. Наверное, думал о детях. И правильно. Они у него хорошие. Очень хорошие дети. А как они рыдали в трубку и жаловались на жизнь, которая не позволяет им бросить все и примчаться на похороны. Даже обещали прислать позже четыреста долларов. Разговаривали мы с ними из квартиры дяди Яши, справедливо рассудив, что платить за международный звонок не совсем правильно в нынешней ситуации. Хозяин слушал разговор внимательно, даже ни разу не дернулся, и мне показалось, что с каждым громким всхлипыванием сыновей, он все больше гордился ими. Тень большого, горбатого носа все тянулась к лампочке. А дети по очереди плакали в трубку и спрашивали, как он там. Вопрос этот поставил меня в тупик. «Там» – это где? Единственное, что я смог из себя выдавить: счастлив, очень счастлив. «Хорошо!» – дети хором зарыдали и сказали, что мы очень добрые и хорошие люди, они на нас очень надеются и любят.

Как по мне, воспитателем он был хреновым. Говорить он мог, конечно, красиво, а вот с личным примером у него наблюдались некоторые проблемы.