Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

– Ужин интеллигентов оскорбляет зрение, но ради красоты не стоит умирать с голоду.

Костюм всегда и везде говорил и говорит о человеке больше, чем самый полный пакет документов. Прямо ввести это в текст.

Стилистика местечковой мудрости в сочетании с весьма распространенным стилем одежды, пришедшим в ледяной город через полмира, из входивших в Лигу плюща богатых университетов Восточного побережья, – то и другое безошибочно указывали на принадлежность господина к числу поклонников североамериканской культуры. Черный плащ-реглан на теплой, из шерстяной байки, но все равно никак не соответствующей погоде подкладке, твидовая шляпа-панама с обвислыми полями и тяжелые ботинки на толстой подошве, с выстроченными на носах узорами – всем этим вместе и по отдельности мог владеть только так называемый «фарцовщик», точнее типичный экземпляр из ограниченной подгруппы этой группы – «штатник». Именно так: происходящий от States.

Разговорились, стоя за высоким столом, в общеупотребительной иронической манере, обнаружив, несмотря на ерничество, серьезное увлечение всем, чем положено было таким, как они, тогда увлекаться: джазом, новой и старой прозой и поэзией, изобразительным искусством, знакомым по завезенным альбомам, и одеждой в стиле Ivey League, вышеназванной Лиги плюща.

При этом, естественно, обнаружилось и несомненное превосходство по всем линиям господина в холодном, но американском плаще над гражданином в холодном и лишь гэдээровском пальто. Как же не быть превосходству, если плащ коренному жильцу коммуналки первого этажа в Девятинском переулке достался через уборщицу близкого посольства, а пальто было куплено в магазине «Одежда» города Харькова, в небольшой очереди за гэдээровскими пальто.

Несмотря на явную западную ориентацию, знакомство продолжили отечественным способом. Взяли (на последние у обоих, несмотря на различия в происхождении и общественном статусе) узкую бутылку молдавского, пару небольших батонов черного с изюмом, четыре плавленых сырка обычных, «Дружба» (если это не сырки были бы, а, допустим, небольшие кафе или ночные поезда в Ленинград, то назывались бы они «Юность», а более никаких названий не было), и четыре плавленых же, но шоколадных, треугольных, ради которых абориген и ходил в Смоленский гастроном, где они бывали. С этими припасами в заготовленном москвичом на такой случай, слегка потертом пластиковом мешке с надписью Marlboro побежали в Девятинский, негромко постанывая от жгучих дуновений.

Ночные разговоры отличаются не столько, как принято считать, откровенностью и глубиной, сколько готовностью принять всерьез и без аргументов любой вздор. Именно передать эту серьезность легкого опьянения в пустом разговоре.

Извилистым путем пришла беседа к обсуждению связи между так называемым творчеством, то есть процессом достижения некоторого результата, от математической формулы до табуретки, и самим результатом, от той же легко становящейся в метафору табуретки до поэмы в сотни две строк. Коньяк был почти допит, чай по второму разу заварен, шоколадные сырки с нетрезвой аккуратностью намазаны на ровные полукружья черного, но рассвет еще не всю жизнь отравил серым. И потому вполне логичным казалось, что поэмой по решению автора могут стать пустые страницы, возьмите хотя бы того же Стерна, а табуретка вполне может считаться и дизайнерским, и технологическим прорывом, стоит мастеру ее назвать прорывом, не говоря уж о формулах, которые одновременно и процесс, и результат…

И прочая чушь, включая знаменитый дюшановский унитаз.

Кто же произнес тогда эти слова, переменившие всю его жизнь, определившие и все лучшее, и все худшее в ней? Он сам? Но почему же он всегда считал их не самостоятельно достигнутой мудростью, а неким откровением, данным ему свыше?

Неужели тот человек с распространенной еврейской внешностью, вроде Спилберга или Аллена, знал тайну, которая крутит всем миром, всеми людьми и всеми богами?

Эта тайна вот какая: миром, людьми и богами владеет страх, а тот, кто владеет страхом, владеет всем, что невозможно и представить себе. Жизнь стоит положить на то, чтобы завладеть всеми страхами, потому что все люди рабы страхов, и владение страхами есть владение людьми. Можно держать людей в тюрьмах, пытать и казнить, но не владеть их страхами, так что казни, пытки и каторга будут просто физическими упражнениями. Значит, истинными владельцами и распорядителями страхов следует считать тех, кто переносит их, словно инфекционную болезнь, от уже заразившихся к еще здоровым. Эти люди – вирусы страхов, а шанс выжить в вирусной пандемии единственный: стать вирусом.