Норман Мейлер: Олений заповедник

Так или иначе, у нее была своя система отсчета. И она отличалась сильно развитой лояльностью. Если ты ее друг — значит, друг, и хотя Доротея была жесткой в ведении дел, как я часто слышал, она держалась правила никогда не доставлять тебе без нужды неприятных минут. При этом она была широкой натурой. У нее всегда были гости к ужину, всегда было виски, и хотя в доме имелось две гостиных, обставленных тяжелой, обитой бархатом мебелью, «двор» собирался в обшитом деревом кабинете с большим домашним баром, телевизором и афишами ночных клубов, где в свое время выступала Доротея. У Доротеи играли в те игры, которые ей нравились, сплетничали лишь о том, что ее интересовало, — словом, вечер за вечером мы проводили точно так, как накануне. Любимым занятием Доротеи была игра в «Призрак», и я не мог не восхищаться тем, с каким азартом она старалась выиграть. Доротея не получила образования и радовалась, когда могла правильно написать фамилии тех, кто бывал у нее в доме.

— Что скажешь, Кексик? — спрашивала она потом бывшую хористку, взяв ее за подбородок.

— Ты потрясающа, — с восхищением говорила подруга.

— О, Доротея — великая женщина, — возвещал владелец гаража.

— Ангел, приготовь мне маленький мартини, — просила Доротея и вручала кому-то свой стакан.

Доротея не сошла со сцены. Хотя пора ее выступлений в ночных клубах кончилась, хотя ее великие романы отошли в прошлое, она по-прежнему оставалась в хорошей форме. У нее был свой дом, у нее был свой «двор», у нее лежали деньги в банке; мужчины по-прежнему присылали за ней самолеты. Однако в сильном опьянении Доротея начинала неистовствовать. Она всегда находилась в подпитии, всегда была в ажиотаже, использовала как хотела людей и их время: вы могли прийти к ней на завтрак и пить в течение нескольких часов, прежде чем вам подадут яичницу в четыре часа дня, тем не менее Доротея была даже приятна, когда не очень пьяна. А вот очень пьяная она была неуправляема: оскорбляла людей, швырялась чем попало. Однажды мужчина и женщина надавали ей пощечин в придорожной ссоре. А пьяный вечер оканчивался тем, что Доротея кричала: «Вон, пошел вон, сукин сын, пока я не убила тебя». Она могла сказать это любому из своих «придворных» — не важно кому, особенно любила говорить подобные вещи одному из своих богатых друзей. Однако она терпеть не могла одиночества и подобные вспышки случались редко. Можно было провести с ней весь день и всю ночь, и в шесть утра, когда Доротея уже готова была лечь в постель, она принималась своим резким низким голосом уговаривать нас побыть еще немного. И это настолько вошло в привычку, что даже в те субботы, воскресенья и просто вечера, когда Доротея уезжала на очередную встречу со своим поклонником, «двор» все равно собирался в «Опохмелке» и пил в ее кабинете, обитом сосной. Никто не мог удержаться. За несколько часов до того, как пойти к ней, я начинал нервничать, не зная, как иначе провести вечер.

Приблизительно через месяц после нашего знакомства Доротея остановила свой выбор на одном богатом мужчине. Его звали Мартин Пелли, у него была голова, похожая на грушу, синие щеки и печальные глаза. Он нажил немало денег на нефти, но все время как бы извинялся, словно хотел пояснить: «Я научился делать деньги, но не научился ничему другому». Недавно его второй брак распался в Дезер-д'Ор. Я помню его жену — платиновую блондинку с жилистой от напряжения шеей. Они все время ссорились. Нельзя было пройти мимо номера Пелли в «Яхт-клубе», чтобы не услышать, как она осыпает его оскорблениями. Они развелись по-быстрому в Мексике, и Мартин Пелли нашел дорогу в «Опохмелку». Он обожал Доротею. Он опускал свое грузное тело в кресло и сидел весь вечер напролет, посмеиваясь над остротами «двора», при этом лицо его становилось озабоченным, словно он старался найти еще какой-то способ заслужить наше одобрение. Когда начиналась игра в «Призрак», он уходил первым.

— Я полный болван в такого рода делах, — не стесняясь, говорил он. — Я не соображаю так быстро, как Доротея.

Однако человек он был широкий. Любил приглашать всех присутствующих в придорожную закусочную на бифштексы и выпивку, а выпив, становился очень веселым. Любую молодую женщину называл доченькой и снова и снова говорил нам:

— Понимаете, у меня была дочка от первого брака. Презабавная маленькая шельмочка. Умерла, шесть лет ей было.

— Ты должен об этом забыть, — говорила ему Доротея.

— Да я просто время от времени вспоминаю о ней.