Норман Мейлер - Олений заповедник

Я удивился, когда нас представили друг другу. Хотя Айтелу перевалило за сорок и он уже получил известность как кинорежиссер, но больше прославился другим. Он был несколько раз женат, говорили, что он явился причиной не одного развода, но это были не главные сплетни о нем. В разное время я слышал, что он алкоголик, наркоман и сатир, а кое-кто шепотом даже вещал, что он шпион. Учитывая все это, я не ожидал увидеть мужчину среднего роста со сломанным носом и широкой улыбкой. У него было крупное лицо, соответствовавшее широкоплечему телу, и наполовину лысая голова, увенчанная кружочком густых вьющихся волос. Ваше внимание привлекали его глаза. Они были ярко-голубые и так и лучились, когда он улыбался, а сломанный нос придавал ему насмешливый вид. И только голос в какой-то мере соответствовал его репутации. В этом голосе звучала сотня оттенков — одна девушка сказала мне как-то, что голос у него «обольстительный». У него была манера предложить вам что-то и тут же отобрать; вы думали, что он над вами издевается, а оказывалось, что вы ему понравились; когда же вы начинали думать, что все складывается хорошо, в его голосе появлялась интонация, отправлявшая вас в отставку. Он не раз давал мне подзатыльника, но я разбираюсь в голосах, у меня хороший слух, а в голосе Айтела было множество интонаций. Я слышал в нем Нью-Йорк и театр, а иногда, если он беседовал с кем-нибудь с Юга или со Среднего Запада, в его голосе появлялись интонации этих мест; при всем том он умел контролировать свой голос и большую часть времени разговаривал как светский человек. Умея подтрунить над собой, он рассказал мне однажды, что научился говорить как англичанин в последнюю очередь.

Я знаю, получилось длинное описание, но мне редко кто-либо нравился так, как он. Я чувствовал в нем схожего с собой человека, только во много раз более отполированного и более знающего. Позже я понял, что Айтел многим видится таким. Я не верил ни одной из сплетен о нем, а большинство, казалось, получало удовольствие, говоря, что карьере его пришел конец. Он много пил, но я никогда не видел его пьяным — только речь становилась замедленной; то, что он балуется наркотиками, было для меня уже слишком, а вот его репутацию любителя женщин я готов был разделить. Я не раз наблюдал, как он окружает их дружеским вниманием.

Тем не менее он вынужден был вести одинокую жизнь, и наша дружба в значительной мере объяснялась тем, что я искал его общества. Во всяком случае, так я считал. У Айтела вошло в привычку после полудня приезжать в кафе под открытым небом, и там, как я уже говорил, он пил, беседовал, просматривал свой сценарий. В свое время он был большим другом управляющего отеля, а теперь ждал, что его вот-вот попросят больше не появляться в «Яхт-клубе».

— Видишь ли, несколько лет назад я одолжил управляющему денег, а он из тех, кто похваляется, что никогда не забывает оказанной услуги. — Айтел усмехнулся. — И сейчас я нахожу, что это славная черта характера. По какой-то глупой причине мне нравится это место.

Много дней никто, кроме меня, не садился за его столик, и я пил с ним на протяжении всего дня и вечера. Похоже, его никуда больше не приглашали — во всяком случае, в такие места, куда ему хотелось бы пойти. Обычно после какого-то времени Айтелу надоедало сидеть на одном месте, и я отправлялся с ним в обход второсортных ночных клубов и баров курорта. Часы проходили там одинаково. Товарищи по застолью обнаруживались и исчезали, Айтел мог подцепить какую-нибудь девчонку и тут же расстаться с ней, а однажды чуть не влез в драку из-за того, что какой-то пьяный оскорбил сидевшую с нами промышлявшую в баре девицу, — тем не менее это было хоть какое-то занятие. Так оно и шло — мы бежали бессонницы, даже не пытаясь заснуть, пока заря не вставала над пустыней, и в этих наших круговоротах пьянства Айтел вел себя, как мужчина, пытающийся забыть разбитый брак. Я видел, как проходил день, а потом ночь, и за все это время он лишь ответил на одно письмо.

Я слышал историю его жизни не раз — слышал от бывших его друзей, лжедрузей и от людей, совсем его не знавших, но большую часть я услышал от самого Айтела, поскольку одной из особенностей его характера была способность достаточно мужественно рассказывать о себе. Он был единственным сыном торговца автомобилями в большом городе на Восточном побережье; родители его отца были австрийскими иммигрантами и для начала занимались торговлей всяким барахлом. Мать же была француженкой. Айтел первым из семьи учился в колледже. Ожидалось, что он станет адвокатом, но он заинтересовался театром и поссорился с родителями из-за выбранной профессии. Ко времени окончания школы разногласия оказались решенными: отец за время кризиса лишился денег. Айтел кружил по Нью-Йорку в поисках работы. Этот выпускник колледжа не был красавцем, к тому же был застенчив и влюбился в первую же девчушку, которая влюбилась в него. Она училась на работника социального обеспечения, жила с родителями и хотела выйти за Айтела замуж, чтобы от них уехать. Они, естественно, считали, что очень влюблены друг в друга. Она, его жена, интересовалась политикой, и благодаря ей, благодаря ее друзьям Айтел стал изучать радикальную литературу, стал разговаривать на политические темы. Жена, желая ему помочь, работала в книжном магазине, а он писал пьесы, играл в них, где мог, ставил, когда появилась возможность, в маленьких театрах и в худшую пору кризиса делал карьеру. Ему предложили поставить пьесу, финансируемую правительством, и этот спектакль имел успех. Немало народу услышало тогда впервые его имя. Он был драматургом, режиссером, актером — ему предложили перейти в кино. Он отправился в киностолицу, заключил небольшой контракт на постановку дешевых картин, и ему посчастливилось получить разрешение на эксперимент. Эксперимент был дешевый — не более того, однако он написал три сценария и поставил сначала одну, затем две, затем три картины, которые даже сегодня считаются сильными. Я видел одну из них, когда ее вновь выпустили в прокат в год моего ухода из приюта, и хотя она была связана, как я понимаю, с определенным временем, я не помню лучшей картины о кризисе.