Софи Кинселла: Девушка и призрак

Вдруг из-за белесой двери доносится пение. Вот влипла. Уже началось. Пока я налаживала деловые контакты. Торопливо открываю дверь и оказываюсь в набитом людьми зале. Протискиваюсь в первые ряды и скромно присаживаюсь на краешек скамейки.

Не так-то просто отыскать родителей среди всей этой уймы народа. А цветов-то сколько! У стен повсюду белые и кремовые цветочные композиции. Где-то впереди женщина поет «Pie Jesu», [1] Фрагмент поминального Реквиема. — Здесь и далее примеч. перев. но передо мной столько людей, что я ее не вижу. Несколько человек рядом шмыгают носом, а у одной девицы слезы так и текут ручьем. Я чувствую себя немного не в своей тарелке. Все эти люди пришли сюда из-за моей двоюродной бабушки, а я ее никогда в глаза не видела.

И даже не подумала о цветах! Наверное, стоило отправить открытку или что-то в этом роде. Надеюсь, хоть мама с папой все сделали как надо.

Музыка такая чудесная, а атмосфера столь проникновенная, что я поневоле роняю несколько слезинок. Сидящая рядом со мной пожилая леди в черной бархатной шляпке замечает это и сочувственно шепчет:

— У вас есть платок, дорогая?

— Нет, — признаюсь я, и она немедленно лезет в большую старомодную лакированную сумку.

В ноздри ударяет запах камфары, мне удается разглядеть несколько пар очков, коробку мятных пастилок, упаковку шпилек, коробку с надписью «тесьма» и полпакета чайных бисквитов.

— Всегда следует брать платок на похороны. — Она протягивает мне упаковку.

— Спасибо, — всхлипываю я, доставая один. — Это так мило с вашей стороны. Кстати, я внучатая племянница.

Она понимающе кивает:

— Должно быть, вам очень тяжело сейчас. Это такая потеря для всей семьи.

— Да-да… Конечно… — Я нервно комкаю платок, не могу же я сказать правду.

Честно признаться, никому нет до этого дела, а дядюшка Билл до сих пор болтает снаружи по своему смартфону. В конце концов я замечаю:

— Мы все должны поддерживать друг друга в этот тяжелый час.

— Точно. — Пожилая леди печально кивает, будто я изрекла вселенскую мудрость, а не прописную истину с открытки «Холлмарк», и сжимает мне руку.

— Мы все должны поддерживать друг друга. Я буду счастлива поговорить, дорогая, в любое время, когда захотите. Для меня большая честь познакомиться с кем-то из родственников Берта.

— Спасибо, — отвечаю я на автомате, потом до меня доходит…

Берт? Вряд ли мою бабушку звали Бертом, точнее, я совершенно уверена, что ее не звали Бертом. Ее звали Сэди.

— Знаете, вы так на него похожи… — Женщина изучает мое лицо.

Черт возьми, я ошиблась дверью!

— Взять, к примеру, лоб. И у вас его нос. Вам когда-нибудь говорили это, дорогая?

— Ну-у-у, пару раз, — мямлю я обескураженно. — Простите, я должна… Э-э-э… Спасибо большое за платок… — и я поспешно пячусь назад, к двери.

— Это внучатая племянница Берта, — слышу я вдали голос пожилой леди. — Она так расстроена, бедняжка.

Я стремительно протискиваюсь к выходу, выскакиваю в холл и чуть ли не падаю в объятия родителей. Они стоят рядом с женщиной в темном костюме с густыми седыми волосами и пачкой буклетов в руке.

— Лapa! Где ты пропадала? — Мама озадаченно смотрит на дверь. — Что ты там делала?

— Вы были на похоронах мистера Кокса? — интересуется седовласая.

— Я заблудилась, — оправдываюсь я. — Не знала, куда идти. Вам следовало бы вешать таблички над дверью.

Женщина молча указывает на набранную пластиковыми буквами надпись на двери: «Бертрам Кокс. 13.30». Проклятье. И как я не заметила?

— В любом случае, — я пытаюсь сохранить остатки достоинства, — пойдемте. Надо занять место.

Занимайте свои места. Вас ожидает представление. Самое унылое на свете.

Да нет, я понимаю, что это похороны, и на особое веселье не рассчитываю. Но на похоронах Берта хотя бы море цветов и музыка, соответствующая атмосфере. В соседнем зале в воздухе что-то особенное.

В нашем же ничего подобного. Это просто голая и убогая комната, гроб стоит на помосте, а на доске объявлений дурацкими пластиковыми буквами выложено: «Сэди Ланкастер». Ни цветов, ни приятного запаха, ни пения, только занудная фоновая музыка доносится из колонок. И к тому же почти нет народа. Мама, папа и я сгрудились по одну сторону прохода, а дядя Билл, тетя Труди и моя кузина Диаманта — по другую.

Я тайком изучаю родственников. Ничего общего с нами: они словно сошли со страниц модного глянцевого журнала. Дядюшка Билл развалился на пластиковом стуле с царственным видом и что-то печатает на смартфоне. Тетя Труди перелистывает «Хэлло!», наверняка выискивает сведения о своих знакомых. На ней черное платье в обтяжку, белокурые волосы умело раскиданы вокруг лица. Декольте с последней нашей встречи стало еще глубже, а кожа так и сияет загаром. Тетя Труди вышла замуж за дядю Билла двадцать лет назад, но, поверьте, сейчас выглядит куда моложе, чем на свадебных фотографиях.