Елена Черникова - Вишнёвый луч

Он был ветеран рекламы: пыльный, захватанный и сумасшедший. Он не понимал меня абсолютно: абзацы делал где хотел, сам уничтожал написанное, переходил с английского на русский по личному почину и так далее. Придумать лучшую пытку для нового работника, привыкающего к коллективу и местным порядкам, невозможно. К вечеру одна толстая девушка, Наташа, ровным голоском поинтересовалась, знакома ли я с электронной техникой в принципе. Я заверила её, что знакома. В принципе. И даже очень. Но мне не поверили. А когда коллеги отметили, что за весь день я не произнесла ни слова на местном языке, то есть на английском, мой образ в их головах обрёл чёткие контуры: жертва.

Несмотря на первые впечатления, к вечеру я оставалась такой же счастливой, как с утра. Когда все закурили прямо в офисе, а не на лестнице, - что означало окончание рабочего дня, - я вывалилась, измотанная, на Тверскую и поползла в бар. Выбрала самый дорогой, заказала самые редкие деликатесы, самое вкусное пиво и уничтожила всё до крошки, до капли. Я даже всхлипнула напоследок - уже от удовольствия. Мне померещилось, что жизнь всё-таки повернулась ко мне лицом. Пётр и бабушка, коварные мои, вы исчезнете из моего сердца!

Всего семь тридцать. До ночи ещё очень долго жить. Пустота. Понимаю; это, наверно, оборотная сторона галерной работы, особенно офисной. Понимаю, пью пиво, сушу вёсла. Впереди вечер, никого в мире больше нет, даже на насильника в лифте рассчитывать наивно.

Неуместно и логично вспомнился Пётр. Когда он был константой, я почти не думала о нём. Сейчас он вдруг остро понадобился: поговорить мне, видите ли, не с кем. На новой работе, я уже поняла, царят модные корпоративные порядки. То есть подразумевается, что у всех всё отлично, а если всего лишь хорошо, то это временные неувязки. Говорить о личном вслух и со всеми могла только Даша, поскольку она - главный креатор, автор термина, душа и движитель проекта, подруга лица бренда, и всё ею сказанное на любую тему - это как медитация на мужике. Это священно. Откровение, можно сказать.

Здесь надо сказать о лице бренда.

Днём я видела пробные оттиски плакатов с этим лицом и сразу ощутила смутную тоску. Лицо молодого артиста, согласившегося быть лицом, было благородно и никак не вязалось со всей этой рекламной пылью. Мне растолковали, что он - очень известный актёр кино, сын известнейшего режиссёра кино, и никто лучше него не изобразит "Мужика".

Я вглядывалась в лицо и думала о гримасах нашей эпохи.

Я не видела этого актёра никогда, и его роль в "Мужике" для меня была его первой ролью. Если он и в быту такой славный, как на пробном оттиске, то какая муха укусила его подставиться под сигареты?

Деньги? Но он, говорят, не бедствует. Пофорсить в роли мужика? А зачем, если по нему и так видно, что он парень не промах. Что это всё значит?

Разгадки наверняка уже ждали меня, и я скомандовала себе не торопиться. Я временный пиар-менеджер уникальной ситуации. Мне предстоит, как сказала Даша, выработать философию мужика и спланировать её пропаганду. Что я знаю о мужике? О Боже...

Вам, дорогой читатель, никогда не приходилось думать о пиаре мужика в России? Связь мужика с общественностью. Маркетинг мужика. Репутационный менеджмент мужика.

Для любого русского человека такие словосочетания и безо всяких сигарет полны комизма. Выделываться с важной миной можно исключительно перед иностранцами, не чующими разницы между мачо и мужиком. Иностранцев было на "Мужике" - уйма, и у меня тут же начался кризис идентичности. Моя врождённая русскость куда-то сползла, и я ежеминутно подправляла её, как трусы без резинки. Ощущение: будто мне дали вату из парафина и уверяют, что она сладкая, как в зоопарке, и съедобная.

Даша перезаразила страстью к "Мужику" пропасть разноликого и разноязыкого народа. Все бегали как ошпаренные и гадали: что есть мужик? Отныне и я должна была думать.

Мои думы были печальны: тихо спятивший на массовом сексе Пётр, полоумный властолюбец Давид и, как изумительное исключение, галантный француз, нечаянно втравивший меня в пиар-историю "Мужика". Исключительно из человеколюбивой любезности. Люб-люб-люб.

Добавив пива, я огляделась: кипела вольная жизнь, в которой меня уже не было. Горестная свобода фрилансера превратилась в корпоративное крепостничество. Я добровольно залезла в петлю. Осталось узнать - зачем.

В памяти больно вспыхивали воспоминания. Барная стойка напомнила Петра. Стулья напоминали Петра. Всё напоминало Петра. Всё это пролетало вспышками, маниакально, превращаясь в каменный анамнез.