Михаил Барановский: Про баб (сборник)

А еще иногда мне кажется, что устройство ее тела идеально приспособлено, подогнано исключительно для меня. Мало ли у меня было женщин?! Но еще никогда я не испытывал ничего подобного.

«Что за девушка?» – Что тут скажешь?

– Ну, такая – молодая, дурная…

– Красивая?

– Красивая.

– Ревнуешь ее ко всем, наверное?

– Да нет…

– Так чего ж ты ее никому не показываешь?

– А кому я должен ее показывать?

– Мне, например. Слушай, ты же Тимку знаешь? Жену его помнишь?

– Тумбочка такая… – Вспоминаю.

– Ты ее давно не видел. Это уже не тумбочка, это уже целый шифоньер. Килограммов сто тридцать. Злая как собака. Так он ее ревнует. Не знаю… Представить себе не могу, кто на нее может польститься. Хотя, может, есть в этом какой-то кайф: такого зверя завалить! – Снова ржет. – Он ее ревнует! Представляешь?

Интересно, вот к чему это? Вдруг ни с того ни с сего…

– Зачем ты мне это рассказал?

– Да так просто.

Ну да! Так я и поверил:

– Ты на что намекаешь?

– Ни на что я не намекаю.

– Хочешь сказать, что если уж за этот шифоньер нельзя быть до конца уверенным, то что говорить о молодой и красивой? – Слышу, как нарастают децибелы и герцы моего голоса.

– Ничего я не хочу сказать, просто вспомнилось, и все. Что ты дерганый такой? Ставь свои макароны, и давай выпьем.

В последнее время действительно стал каким-то несдержанным, раздражительным. Надо, видимо, обратиться в институт нервных болезней имени Сеченова. Это ведь совершенно ненормально – так резко реагировать на все. Скажу больше – порой курю у себя на кухне в поздний ночной час в полном одиночестве, в полной тишине. Только дым струится изо рта да часы на стене дергают сухой, конвульсивной лапкой, как издыхающее насекомое. И тогда посреди этой тишины вдруг неожиданно для себя самого говорю вслух: «Да пошли все на х…!» Вырвалось и затихло. И дальше курю. С вами такого не бывает?

– Давай, – наливаю.

– Чего ты скис как-то. – Вижу боковым зрением, как он меня изучает.

– Нет. Ты прав, конечно, – сдаюсь. – Все врут, все изменяют, а ты надеешься, что с тобой такого не случится… Что твоя девушка, твоя жена будет тебе верна до гроба. Что у нее будет такая «пожизненная гарантия» на верность, как у зажигалки «Zippo»…

– Ну, может, тебе действительно повезет. Бывают же исключения.

– Исключения? – Снова во мне как будто что-то восстает. – Нет никаких исключений! Нет иллюстраций из жизни! Можно даже не рыться в памяти. Эти знакомые, те знакомые… У всех что-нибудь да было!

– Это да… Что называется, за примерами далеко ходить не надо.

– Не надо.

– Вот мне отец говорил: у нее глаза такие… Видел я такие глаза. Ты на ней не женись. Делай что хочешь, только не женись. Тебе придется сразу после месячных приковать ее наручниками к батарее и держать так, пока не забеременеет. Только в этом случае будешь уверен, что ребенок твой. Даже в магазин нельзя выпускать, даже мусор вынести… Ни-ку-да… Удивительно беспечный человек: когда ее привезли в родильное отделение, она до последнего разгадывала кроссворды… Я лет десять мучился – гадал: мой ребенок – не мой? А потом уже было все равно. Хотя по числам не складывается.

– Брось, он похож на тебя как две капли воды!

Хотя честно говоря – ничего общего.

– Похож… – соглашается. – Но по числам не складывается. Мне говорят: сейчас по ДНК анализ можно сделать. Все точно определят. Но зачем? Как я с этим жить буду, если что?

– Не нужны никакие анализы… Папу, конечно, надо было послушать. А анализы делать не надо.

– Ну, давай за встречу? – Поднимает рюмку. – А то пока они сварятся…

– Давай, чтоб нам не изменяли. Чтоб вот нам не изменяли!

– Давай, – поддерживает. – Пусть всем изменяют, а нам нет. Потому что мы самые лучшие.

– Думаешь? – Провоцирую.

– Уверен. – Настаивает.

– Откуда знаешь? Сколько раз мне говорили, нашептывали, что я самый лучший, самый замечательный, самый сексуальный, а я каждый раз думал: ну-ну… Лежал и рассматривал паутину на люстре.

– Ладно. – Чувствую, сдается. – Хватит про баб. Закрыли тему.

– Закрыли, – соглашаюсь.

Сидим молча, курим. Думаем о своем. За окном орут сумасшедшие дети, как будто их режут, распиливают на мелкие кусочки, рубят на части обагренными топорами. Знаю, если сейчас выглянуть в окно, ничего такого там не происходит – никакого кровавого беспредела. Просто прыгают через какие-нибудь скакалки или играют в догонялки. Мне известно, что самая высокая нота (ре четвертой октавы) взята французской певицей Мадо Робен, ей соответствует частота 2300 герц. Кажется, это называется колоратурным сопрано. У меня во дворе можно набрать целый хор из Мадо Робен! Вероятнее всего, двор находится в геопатогенной зоне. Возможно, недалеко от моего подъезда пролегает какой-то геологический разлом земной коры, влияющий на тембр детских голосов и отключение горячей воды в летний период. Макароны на плите тихо, по-стариковски, ворчат и фыркают в кипящей воде.