Светлана Замлелова: Эмигрантка

Но делать лучше – это не значит переделывать под себя. Это любить и, прежде всего, знать. Потому что нельзя любить, не зная. Узнавать, понимать и созидать – долгий и напряжённый труд, гораздо более тяжёлый, чем сидение в лавке и беготня по Нью-Йорку.

Вы – американцы! Что ж, поздравляю. Наверное, Вы добились того, о чём мечтали. Вы получаете пособия и льготы? У Вас есть средства удовлетворять потребности и, следовательно, Вы беспорочны? Тогда какого чёрта Вы рисуетесь, расписывая свою никому не нужную и трижды неинтересную биографию! Зачем Вы пишите, что “засиделись” и “пора бы домой”? Зачем Вы лжёте?

Единственное, что показалось мне интересным в Вашем творчестве – это Ваша ностальгия. Но я ошибся. Вам вообразилось, что русские писатели должны ностальгировать. Вы и давай! Но Вы не учли, что у тех ностальгия была настоящей, а Вы фальшивы насквозь. Фальшива и Ваша литература с её приторной жалостью, фальшива и Ваша любовь к России, которая сводится к формуле: “ем с икрою бутерброд, думаю, а как народ”.

И не лгите на русских писателей, для них-то Америка была местом, “куда все жулики бегут”. И не смейте сравнивать себя с белой эмиграцией! Не марайте память людей, отлучённых от Отечества! Они бежали от верной смерти, а вы все – за сладкой жизнью.

Те люди знали, что такое честь и смотрели на мир другими глазами. Но Вам этого не понять. И прежде всего потому, что всякий грех, всякая мерзость боится одиночества и не успокаивается до тех пор, пока не соблазнит всех вокруг. Вот и Вам желательно превратить всех в торгашей.

Отчего Вы так любите слово “зависть”? Вы питаетесь ею. Вам, чтобы насытить своё тщеславие, постоянно нужно испытывать на себе чужую зависть. Ваше первое письмо ко мне было так добродушно, потому что Вы почуяли во мне новую жертву. Но Ваше добродушие – это добродушие удовлетворённого тщеславия. Не найдя во мне зависти, Вы разозлились.

Вы любите русских, жалеете таджиков. А какое, хотел бы я знать, у Вас моральное право жалеть таджиков? Вы сидите в Америке на пособиях и льготах и жалеете оттуда таджиков! Непостижимо! Вы учились филологии и строительству и не знаете о холодной войне? Вы не знаете, почему распался Союз? И кто это станет утверждать, что к нынешним бедам таджиков и русских Соединённые Штаты не имеют ни малейшего отношения? Жить сегодня в США – это то же самое, что в 40-е годы жить в Германии. Двум богам служить нельзя. А Вы лижете руку, которая поколотила Ваших бедных таджиков.

Вы позволили себе пристыдить меня, указав на то, что я не знаю Вас. Но Вы-то, Вы-то разве знаете меня, чтобы стыдить? Да и чего бы мне стыдиться? Разве я оскорбил Вас? Или мне должно быть стыдно того, что я думаю иначе, отлично от Вас?

Передач, о которых Вы говорите, я не слушаю и не смотрю. Кумиры Ваши мне не интересны. А то, что они потянулись в Россию – это меня нисколько не удивляет. Такие как Вы и Ваши кумиры всегда будут бегать по свету в поисках сладкой жизни. Беспринципность и неразборчивость – вот, что всегда отличало вас.

И времена тут не при чём. Люди, жившие во времена конских упряжек, возможно, были гораздо счастливее нынешних. А времена – это лишь внешняя оболочка. Люди испакостились – вот это так! Обмельчали, расслабились, вообразили, что нет ничего важнее прочного достатка.

Кстати, “Бог” пишется с большой буквы.

И ещё. Когда тринадцать ртов, надо дома сидеть на своём хозяйстве. А не таскаться по миру.

Прощайте.

P.S. Единственное, в чём я согласен с Вами – дураки действительно были, есть и будут».

Иван перечитал и подумал ещё что-нибудь приписать, но ему вдруг сделалось скучно, и вся эта история с американкой показалась глупой и досадной. Иван устал и выдохся. «Да ну её к чёрту! – лениво подумал он. – Что я в самом деле, как дурак! Нашёл тоже себе подругу... Тётка из ума выживает, а я с ней тяжбу завёл!»

Он удалил текст письма и выключил компьютер.

Весь следующий день Анисья Макаровна заглядывала в почтовый ящик. Настроена она была воинственно и предполагала, что Иван может обратиться к ней с извинениями или, напротив, с грубой отповедью. Анисья Макаровна заготовила слова и на тот, и на другой случай. Но, не обнаружив к вечеру долгожданного письма, Анисья Макаровна расплакалась. К ночи с ней случилась истерика, и муж отпаивал её какими-то дорогими американскими каплями.