Ирина Ульянина - Все девушки — невесты

…До улицы Титова, где я живу, серебристый BMW, ведомый Геннадием, домчался в считанные минуты. Вадим вышел, чтобы распахнуть передо мной дверцу авто, и проводил до подъезда.

— Спасибо за приятный вечер, и спокойной ночи! — Я нажала кнопки кодового замка, дверь распахнулась.

— Сонь, погоди, — остановил он меня.

А я и сама не торопилась войти. В голове вертелось стихотворение Сафо: «Стань передо мной, мой друг, яви мне прелесть взоров твоих…» Взор Вадима был неразличим в темноте, но я накрепко запомнила подкупающе-доверчивое выражение его глаз.

— Мы с тобой друзья? — спросил он.

— Мы? Конечно, друзья…

— Тогда поедешь со мной завтра за город?

— За город? — опять переспросила я, как тугодум…

— Ну да, за город.

— Ой, с удовольствием!

Наверное, я слишком поспешно согласилась — надо было поломаться, пофасонить, нагнать пурги, как выражается моя взрослая дочь… Но он мне до того нравился, что я плохо владела собой. Размякла, растеклась, как масло по сковородке. Вадик притянул меня за плечи и коснулся губами волос… Я положила руку ему на грудь, легонько отталкивая, безмолвно прося не торопить события. Он взял мою ладонь, приложив ее к своему лицу, при этом мизинец соскользнул, угодив Вадиму прямо в рот. Элегантный красавец по-щенячьи щекотно облизал мой пальчик. Я поежилась и тихонько рассмеялась. Ласка воспринималась чрезмерной. Еще секунда — и я бы сама принялась его облизывать… с ног до головы… Потребовалось невероятное усилие воли, чтобы отнять мизинец и повторить: «До завтра!»

— Погоди, какое завтра? Суббота уже наступила. Мы увидимся сегодня!.. Я приеду в три часа, хорошо? Или лучше в два?

— Лучше в три, — уточнила я, прикинув, что больший запас времени позволит мне как можно лучше подготовиться, привести себя в порядок.

…Проскользнула в подъезд ни жива ни мертва от счастья. Открывая дверь своим ключом, пропела:

— «Может быть, это любовь? Я не знаю. Но очень похоже на рай!»

Свет в прихожей и зале не горел, в квартире было подозрительно тихо. Я скинула туфли, босиком на цыпочка пробралась в Риткину комнату. Напрасная предосторожность! Дочка не спала. Сидела на кровати, скрестив ноги по-турецки, облокотив подбородок на сжатый кулачок.

— Ну и где ты была? Я, как дура, полночи висела на подоконнике…

— Отлично, Риточка. Мы с тобой поменялись ролями! Какой прогресс! Прочувствовала, что я обычно испытываю в твое отсутствие?

— Не понимаю, чему ты так радуешься?!

— Ой, маленькая моя, я так чудесно провела вечер! Просто великолепно! Отрывалась в «Нью-Йорк таймсе» — танцевала там… потом была в «Святом Патрике». А еще познакомилась с изумительным парнем. — Эмоции распирали мне грудь настолько, что стесняли дыхание. — Он встал передо мной и явил прелесть взоров своих…

Маргарита не читает Сафо, потому сочла, что ее мать — совсем ку-ку. Раскричалась:

— Какой еще парень?! Какие взоры?!

— Парень — высокий, голубоглазый блондин, кудрявый, как кокер-спаниель!

— Что ты мелешь, мать?! Ты вообще что-нибудь соображаешь?! Посмотри на себя: старая, нищая, отставшая от жизни! Ха, кудрявые парни ей мерещатся…

Лучше бы она меня ударила… Я испытала шок, а потом сердце насквозь, навылет пронзила боль… Никогда не ассоциировала себя со старостью и нищетой… Наверное, я чего-то про себя не понимаю… И не стоит мне больше видеть Вадика… Сглотнув удушливый ком, вставший поперек горла, я сгорбилась и вышла из комнаты.

Куда бы себя деть? Куда бы спрятаться?.. Я воспитала жестокую дочь и отдала молодость ее не менее жестокому отцу… Конечно, теперь я старая, отставшая от жизни… никудышная…

Ком в горле набухал, ужасные мысли путались, как размотанная пряжа. А еще нестерпимо кололо сердце. Потерянно прислонилась лбом к дверце платяного шкафа… тем самым лбом, который еще несколько минут назад поцеловал Он… или мне это почудилось?..

— Мамочка, прости! — ураганом налетела Ритка и стиснула меня так сильно, что я ощутила заполошное биение ее испуганного сердечка. — Мамочка, миленькая, родненькая, прости меня! Я сама не знаю, что говорю! Я не хотела… Это ты виновата! Ну зачем? Ну куда ты ушла, когда мне так плохо?! Я уже больше не могу!

Она заливалась слезами, захлебывалась ими, тряслась и цеплялась за мое нищенское платье:

— Мамочка, любимая, единственная моя!

Слезное наводнение смыло с дочкиных глаз без того размазанную тушь, как ураганная стихия стирает с земли дома и деревья. Риткина истерика потрясла меня до глубины души — не сумев совладать с собой, я тоже разрыдалась. Обнимала ее — худенькую, сделавшуюся совершенно беззащитной, как в младенчестве, — поглаживала и приговаривала: