Елена Холмогорова - Чтение с листа

После фальшиво-пышных проводов Вета в последний раз шла «с работы», задевая прохожих огромным букетом.

Около дома в подземном переходе три бомжа, обнявшись, пели замогильными голосами мушкетерскую песню:

Это было так комично, что Вета не сдержалась и рассмеялась громко. Вслед ей неслось почти пророческое: «Судьбе не раз шепнем: „Мерси боку!“».

А сколько ей осталось воспоминаний…

Вот она идет по темноватой улице. Переехали сюда недавно, поэтому здесь все чужое и одинаковое, с домами нельзя поговорить. Нет знакомых собак. Падает снег, вокруг фонарей белая карусель. Вета несет черную картонную папку с нотами. Ручки длинны – папка то и дело задевает углом сугробы. Но она Вете нравится. Вся в тисненом орнаменте, а в центре надпись старинным шрифтом MUSIK. Это кто-то маме на работе отдал, узнав, что дочку в музыкалку приняли. А в ней «Школа игры на фортепиано». Смешно: целая школа уместилась в папке. Нести ее трудно, мешают толстые варежки на меху, пальцы в них плохо гнутся, и шелк витого шнура норовит выскользнуть. Но на урок надо приходить с теплыми руками.

Сколько она видела разных семей, и как часто дети не похожи на родителей! Вот и эта Елизавета Яснова – как от другой матери рожденная. Та – простоватая, больше всего озабоченная тем, чтобы быть «как все», одергивающая дочь за любое нестандартное слово. Так и вскинулась на экзамене, когда девочка сказала, что ей больше нравится музыка веселая, чем грустная. Она из тех, кто считает, что настоящее искусство должно быть печальным, из тех, кто в церкви натягивает на себя постную мину. Конечно, пришлось девочку поддержать и попросить спеть самую веселую песенку, какую она знает. Мама заторопилась подсказать: «Да, вы столько хороших песен пели на праздниках в детском саду и в школе». Но дочку понесло. На мгновение эту мамашу даже жалко стало.

Повезло ей с учительницей. Татьяна Николаевна никогда не ругает, вот в прошлый раз она левую руку не выучила, так та говорит, мол, ничего, к следующему уроку подтянешь, главное – призналась сразу, что как следует дома не занималась. Вете нравилось, что она много рассказывает – и так интересно, как будто все эти великие были ей друзьями школьными. Оказывается, Вивальди не всегда был гением, его аж на двести лет вообще забыли, а «Времена года» Чайковского не просто детские песенки, Рихтер на бис любил играть «Баркаролу», а уж про Баха, самого Баха, сказала, что его мелодии могли напевать вот такие же девочки, как она, когда, например, узоры вышивали.

Никогда не забудет она эту «самую веселую песенку». Тихая девочка вдруг прямо преобразилась, так кокетливо плечиком дернула, ножку в сморщенном чулочке отставила – и давай:

Мать от шока оправилась, кинулась к ней:

– Что это такое? Что это? Прекрати!

А девочка по инерции, но уже тише и медленнее:

Пришлось ее остудить:

– Ну зачем вы прервали, она очень артистично исполняла.

А мамаша себя выдала с головой:

– Знали бы вы, что там дальше!

Когда шли домой, мама причитала:

– Столько песен хороших: «Мы – ребята-октябрята», «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!», например, а ты…

Ох, Вете влетело! И папе заодно. За то, что часто куплеты эти дома пел. Но он только смеялся. И маме говорил:

– А она, знаешь, что меня спросила? Это, говорит очень страшно – добродетель потерять, она дорогая?

Вете подмигнул и замурлыкал:

Слух-то средненький, но они не при консерватории, а при районном Доме пионеров – музыкальный класс, даже не настоящая школа музыкальная, а, считай, кружок по интересам.

Вета любила воображать себя знатной дамой в длинном пышном платье, с высокой прической и веером в руке, как Золушка на балу. Мама никогда не спрашивала, что ей снилось, о чем она мечтает, даже что ей нравится, кроме еды, конечно. А вот Татьяна Николаевна прямо-таки выпытывала, каждый урок начинала с вопросов. То какую погоду Вета любит, то про собак, а сегодня вот про книжки.

– Вот ты читаешь хорошо, бегло, толстые книжки. Какая у тебя любимая?

– «Робинзон Крузо».