Елена Холмогорова - Чтение с листа

– Простая или заказная? – спросила ее странно молодая и бледно-восковая женщина в темном платочке.

– Давайте как лучше, – глупо ответила Вета, удивившись, не все ли равно Богу, если он и вправду всевидящ.

Она купила свечку и, как велела тетя Тоня, поставила ее целителю Пантелеймону, краснея, спросив у восковой женщины, где эта икона. Постояла, глядя на горящую свечку, пытаясь представить себе, что вот она придет к Тоне, а у нее уже гипса нет, и рука в порядке. Но тут же устыдилась собственной веры в такое простое, прямолинейное чудо.

Рука срослась в обещанный врачами срок, а Вета много лет не переступала порога храма.

Сначала она остолбенела. В прямом смысле слова. Превратилась в каменный, нет, бетонный столб. И не от того, что Надюша говорила – смысл не сразу дошел, а потому что та заливалась слезами и все повторяла: «Ты никогда меня не простишь, я сука, сука последняя!», и даже порывалась встать перед Ветой на колени.

Как ни старался, не мог не сравнивать. У Надюши длинное белое платье – кружевное, по-старинному, как-то по-бальному открытое, цветы в незнакомой пышной прическе, непривычное соотношение в росте из-за высоких каблуков, а главное – взгляд, которому он никак не мог найти определения, – не то растерянный, не то торжествующий. От кукол и мишек на машину он сумел отбояриться, а вот черный костюм жениху и ленты для свидетелей обсуждению не подлежали. Его дружок был в темно-сером костюме, надеванном всего один раз на школьный выпускной, и лента с несуразно огромной от плеча до пупка надписью «Свидетель», скорее, оживляла его нелепо официальный вид. А Вета с буднично собранными в хвост волосами выглядела не лучшим образом. Ей страшно не шел вынужденно-поросячий цвет платья, подбиравшийся под красную с золотом широкую ленту, некрасиво перерезавшую фигуру по диагонали.

На самом деле Вета ничего не испытала, кроме облегчения. Уже полгода она не могла понять, что творится с Надюшей, а про Митю думать забыла. У нее была новая компания – однокурсница познакомила. Там пели под гитару «Милая моя, солнышко лесное…», «Лыжи у печки стоят…», топтались в медленном танце, пили кислое вино и целовались на лестничной клетке. И Миша, будущий муж, уже приглядывался к ней и просил распускать волосы, чтобы падали на плечи. Так легко быть благородной…

В ЗАГСе их разлучили. Надюшу отправили в комнату невест, а он со свидетелями должен был заполнять какие-то бумаги. Взглянув на Вету, Митя не ко времени вспомнил ее тогда, у храма Покрова на Нерли. Почему у них ничего не вышло? И сам себе ответил. С ней было неловко, стесненно. А с Надюшей, с той первой встречи в Историческом музее, началась необязательная, легкая болтовня, возникла идея сходить в Новодевичий монастырь. И как-то само собой получилось, что Вета оказалась третьей лишней. Надюша переживала, казнила себя за предательство лучшей подруги, не знала, как ей открыться, а у него никаких угрызений совести не было. «Пойми, нас ничего, ничего не связывало», – убеждал он Надюшу.

Ну и что с того, что развелись через неполных два года? Зато Надюша избежала унизительных родительских «чтобы дома была не позже одиннадцати» и «береги честь смолоду». Зато она уже была дама, женщина с прошлым, а это отчего-то чрезвычайно ценилось в их еще щенячьих студенческих компаниях. И на ее, Ветиной, свадьбе Надюша, уже опять невеста, с легким превосходством и даже снисходительностью кричала «Горько!» и танцевала без устали.

Мите все нравилось. И то, что он теперь взрослый мужик с обручальным кольцом, странно теснившим безымянный палец и резко отрубавшим от глупых пьянок, и то, что родители довольны им, невесткой и новой родней, и то, что его жена такая красивая и хозяйственная, и что скромная свадьба будет в кафе. Вот только просчитались они с датой, оказалось накануне армейского праздника 23 февраля. Цветов будет не достать, все сметут для доблестных защитников. Но Надюша, посоветовавшись с продавщицей, купила белые гвоздики заранее и положила, завернув в два слоя газет, на нижнюю полку холодильника. Вечером пришел с заседания кафедры голодный тесть – хвать, а это цветы, думал, что померещилось от переутомления. А гвоздики свежие-свежие, – подумал Митя, – они уже вошли в светлый зал, и дежурно улыбающаяся тетенька, закованная, как в скафандр, в официальный костюм, прочищала горло, чтобы рассказать про счастливую советскую семью.