Виктория Платова - Мария в поисках кита

Сойти с трассы не удастся.

И если в какой-то момент собьется дыхание, а руки сведет от холода и возникнет застарелая боль в колене (у большинства лыжников всегда возникают проблемы с коленями), я все равно буду бежать. Туда, куда гонит эта сволочь, втюхавшая мне форму «простофили Ти» в цвета национального флага. От сволочи зависит и то, появится ли у меня боль в колене — застарелая или совсем свежая; появится ли кошка, появится ли друг. Появится ли тайный недруг или покровитель — тоже тайный. От сволочи зависит все в мире, придуманном ею же самой, вопрос лишь в том:

кто гонит вперед ¡Piedad!, чью спину я вижу в отдалении.

Я подумаю об этом позже, когда останусь одна. Если я вообще останусь одна, с этим островом, равно как и с писательской головой, ни в чем нельзя быть уверенной.

Кроме того, что мне почему-то нужно зацепиться за Пьедад, хотя и она отстает от лидеров гонки — Марии и Гизелы (Хиселы, Хиселиты, Литы). Но тем не менее все следуют друг за другом, в точной последовательности, указанной на ленточке marinerito.

Что я должна сделать сейчас, в разговоре с ВПЗР, если он продолжится? Обсудить ленточку, обсудить marinerito, обсудить китов Маноло и Марию из букинистического, бывшего когда-то сувенирной лавкой? Обсудить других китов — с женскими головами? А заодно — музыкальную шкатулку, в глубинах которой я видела их в последний раз? Обсудить Кико, его девственно чистые ботинки? Обсудить багрово-фиолетовый шнурок, на котором болтается самый обыкновенный маленький ключ, а совсем не кошка?.. Голова у меня пухнет от вопросов, которые я не в состоянии задать без команды сволочи. Без этой команды я и рта не раскрою…

Ну да.

Я пытаюсь раскрыть его тут же, немедленно; проявить хотя бы крохи самостоятельности. Я могла бы спросить у ВПЗР о множестве вещей, пусть и не касающихся того, что происходит на Талего. О Катушкине, например, как ВПЗР относится к бедолаге Катушкину?.. Я, в конце концов, могу спросить у нее «который час?»…

Да, «который час?» звучит абсолютно нейтрально.

Но произнести фразу из двух слов оказывается гораздо сложнее, чем мне думалось. И дело уже не в языке, лежащем во рту бесполезным куском мяса: дело в буквах — они слиплись!.. Так бывает в детстве, когда засовываешь в рот целую горсть леденцов монпансье и они становятся у тебя в горле сладким комом. И можно подавиться ими или подавиться слюной, такой же сладкой. И спасения нет — ведь леденцы неотделимы друг от друга.

Так же, как буквы.

К тому же букв становится все больше, они множатся и налезают друг на друга: теперь мне кажется, что буквы окопались не только в горле. Они сплавляются по кровотоку, набиваются в мышечную ткань, подменяют собой клетки эпидермиса, слоями залегают на глазном дне. Я состою только из них, не из чего другого, и если поднести к глазам собственную руку, я увижу весь алфавит, десятки повторяющихся алфавитов, сотни…

— Что это? — спрашивает ВПЗР, уставившись на мое запястье.

— Что? — Прелесть леденцов монпансье и состоит в том, что рано или поздно они благополучно рассасываются.

— Что это у тебя? На руке? Ключ?..

— А-а… Ключ. Да. Его дал мне Кико.

— Наш местный идиот?

— Он странный, — вступаюсь я за Кико. — Но идиотом я бы его не назвала.

— Так вы уже успели… э-э… подружиться?

Вспомнить бы, какие отношения связывали мальчика-мечтателя и его восьмилетнюю подружку, повелительницу воздушных змеев… Наверное, это дружба. Да.

— Мы относимся друг к другу с симпатией, — дипломатично замечаю я.

— На твоем месте, Ти, я была бы осторожнее.

— Почему?

— Сумасшествие заразно.

— Он не сумасшедший.

— Он не в себе. Впрочем, это просто совет, Ти. Просто совет. Ты можешь воспользоваться им, а можешь пропустить мимо ушей.

— Пожалуй, я пропущу его мимо ушей.

— Как знаешь.

Зачем я говорю все это? Не я ли сама думала о мальчике-мечтателе как об отстойном типе? Как о коконе, из которого впоследствии выползает книжный урод, отрывающий крылья и ломающий позвоночники всем, кто встретится ему на пути? Но даже если бы книжный урод так и не вылупился из кокона, в какую задницу засунуть привычку Кико повторять движения других? И мое собственное жгучее желание делать то же самое? Это все влияние Кико.

Зараза. Бацилла. Вирус.

Зараза, бацилла, вирус, держись подальше от этого придурка, — вторит Ти, с которой я прожила двадцать пять лет и которую знаю как облупленную. Она не совершила ни одного опрометчивого поступка, она всегда все просчитывала и взвешивала. Она испытывала стойкое отвращение ко всем видам экстрима — от альпинизма и стритрейсерства до запуска петард в новогоднюю ночь. Она ни разу в жизни не напилась, ни разу в жизни не потеряла голову от любви, ни разу в жизни не купила себе никакой безделицы, чья никчемность и бессмысленность компенсируется универсальной формулой: «Мне просто нравится эта боссановка».