Елена Радова - Сука

Она снова интригующе посмотрела на Барри и вдруг поймала исполненный муки взгляд его выразительных глаз, а потом услышала: «Я и сам все это знаю. Давай не будем огорчать их. Они ведь верят и надеются. Если б не ты... Так больно – я держусь из последних сил».

Тем вечером приехал Ольгин брат Сергей. Подошел к Барусю, потрепал его за холку и заплакал:

– Девчонки, он умирает, неужели вы не видите?

Нет, они не видели.

– Он выживет. Отойди от него, паникер! Он выживет. Ему уже лучше! – кричала почему-то шепотом Ольга, пулей вылетев из кухни, где они сумерничали с Натальей.

– Чего шепотом-то? – тихо спросил у нее брат.

– Ой, да не знаю. Мы вообще шепотом с Наташкой все время разговариваем.

– Завтра чуть свет мне опять нужно в район, – сообщил Серёга.

– Сейчас Гена придет, – невпопад ответила сомнамбулическая Наташа, появившаяся вслед за Ольгой.

– Зачем? Бессмысленно все это. Не могу смотреть, как собака мучается.

Он наскоро поел, закрылся в комнате, чтобы ничего не видеть и не слышать. Да и слышать было нечего: квартира была погружена в ту напряженную тишину, которая всегда сопровождает присутствие в доме тяжелобольного.

Короткий звонок в дверь, неслышный прием, тихие манипуляции с медицинскими инструментами, выверенные, почти заученные движения, общение только взглядами, понятными без всяких слов. Тем вечером в Барика вставляли иголки, и он уже не реагировал на боль.

А женщины все упорствовали, шептали, будто молились:

– Он выживет, он выживет, он выживет.

Вечером того солнечного дня, когда Ольга подумала, что болезнь наконец отступает, Барик слег окончательно. Впервые помочился под себя. Гена сказал:

– Простите меня. Я ошибался. Это – конец.

– Но сегодня днем все было иначе, – неизвестно к кому обращаясь, сказала Ольга.

– Это ремиссия. Так всегда бывает перед концом, простите меня, – ответил Гена.

Наташа сидела на полу, обнимала Барика и плакала. Очень тихо. Ольга села с ней рядом.

– Позвоните мне утром, – уходя, попросил Гена.

Он беззвучно прикрыл за собой дверь, и тут же в коридоре появился Серёжа, бубухнул с высоты своего роста:

– Говорил же я вам, все напрасно.

Слова эти повисли над скорбным трехфигурным домашним монументом ужасным черным облаком, которое вдруг заполнило весь коридор, забрало весь кислород, так что стало нечем дышать.

«И здесь у меня ничего не получилось», – со смертной тоской подумала Ольга.

Барик умер рано утром, как только Наталья вернулась, отведя Пашу в школу.

Она тут же позвонила Ольге на работу:

– Оль...

– Я поняла...

– Умер Барушка наш.

– Ты одна?

– Да, Серёжка уехал, сказал, чтобы мы избавили его от похорон, он их не переживет.

– Сейчас Алешина вызову. Ты Гене позвони. Вчетвером справимся, думаю.

Через полчаса в машину, стоявшую у подъезда, они отнесли завернутого в большую чистую тряпку Барика. Он был тяжелый и еще теплый. Все четверо аккуратно обходили углы в подъезде, стараясь нигде не стукнуться, не задеть угол лестницы.

– Хоронить я с вами не поеду, – сказал Гена. – Куда повезете?

– В лес, – сказал Алешин.

– Подожди, я сейчас, – вспомнила Наталья и побежала обратно домой. Через минуту она выскочила с огромной сумкой в руках: – Возьми – здесь мясо и лекарства.

– Да вы что? Столько мяса... и лекарства все очень дорогие, – отказывался Гена.

– Ты должен взять! – отрезала Наталья. – Что бы мы без тебя делали?

– Девчонки, да это вы меня потрясли, честное слово. В жизни не видел такой любви и такой преданности, – ответил он, прикусив губу, чтобы не дрожала.

Они похоронили Барри за городом. Алешин соорудил над могилкой холмик, и Наталья поставила туда огненную кленовую ветку.

Приехали домой. Купили водки и пельменей. Вошли в квартиру – все чисто, убрана подстилка, окна настежь. Мама, поняла Ольга и вдруг вспомнила, что за всю эту неделю она ни разу не видела, чтобы Наталья ела.

– Слушай, радость моя, ты в эти дни ела хоть что-нибудь?

– Спасибо маме – все убрала, – сказала Наталья.

– Она записку написала – Пашу из школы заберет. Ты давай поешь, – предложила Ольга.

– Давайте Баруся помянем, – сказал Алешин. – Замечательный был пес. Наверное, тем нарушим мы какие-то человеческие законы. Но был он для нас дороже и ближе многих и многих людей.

Алешинскую речь прервал телефонный звонок.

– Коль, возьми трубку, – попросила Наталья, – нет сил.

– Коля, что? – Это Серёжа звонил.

– Похоронили.